Новоявленной санитарке удалось поступить на вечернее отделение филфака — филологического факультета и жизнь пошла своим чередом: работа, лекции, подготовка к занятиям, опять работа. Во всей этой чехарде у Марины не оставалось ни времени, ни желания бегать по дискотекам наподобие подружки — Катьки или даже вообще строить какие-либо планы насчет семейной жизни. Манерные мальчики с филфака выискивали себе более перспективных подружек, чем вечно невыспавшаяся санитарка, а больные для Марины были существами какими-то бесполыми. Все тянулось своим чередом, пока не наступил октябрь с раскисшими черно-желтыми листьями на мокрых тротуарах и с вечно моросящим стылым дождем.
Как всегда не выспавшаяся после вечерних лекций Марина прибежала на работу и, едва запахнув халатик, заспешила в сторону реанимации, где девушку ждало мытье полов, невынесенные утки и недовольство дежурной сестры. Но, поднявшись на этаж, она налетела на какого-то представительного мужчину, выходившего из отделения. Наверное, это был новый больной, так как всех «стареньких» она помнила в лицо.
— Ой, только не по голове, — притворно ужаснулся мужчина, осторожно придержав опешившую Марину за плечи, — и, пожалуйста, не падайте в обморок. Это действительно я, а не видение.
Марина, не понимая, что означает это «действительно я», смотрела на незнакомца снизу вверх и лишь хлопала ресницами, а за широкой спиной мужчины она увидела заведующего отделением, который судорожно пытался сделать ей какие-то знаки руками.
Зав. Отделением, и правда, был взволнован. Ночью по «скорой» в клинику привезли самого (!) Павла Македонского. Уже с утра служебный телефон заведующего буквально раскалился от звонков из КПЗ. Только не из той КПЗ, которую в милиции именуют «гадюшником», «клеткой» или официально — камерой предварительного заключения. Звонили из горздрава — Комитета по здравоохранению. И хотя для врача все больные были равны, но, во-первых, клинике не хватало оборудования и медикаментов, а во-вторых, всяких проверок и так было предостаточно. Так что заведующий сделал правильные выводы, бросив все вверенные ему силы на излечение нового больного. К утру тот уже оправился от сердечного приступа и сейчас, осматривая, клинику, величественно раскланивался с узнававшим его персоналом и пациентами.
— Павел Сергеевич, — заведующий попытался обратить на себя внимание, — может вам лучше немного полежать? А то, у вас только-только удалось купировать приступ…
— Помилуйте, — прогудел хорошо поставленным голосом Македонский, — как же можно лежать, когда рядом такая прелестная фея, бросившаяся выражать мне свои чувства?..
«Ничего я не бросилась выражать» — Марина, придя в себя от неожиданного столкновения, решительно высвободилась из объятий и проскользнула в отделение, оставив заведующего наедине со странным больным.
— Вам следует серьезнее относиться к своему здоровью, — меж тем увещевал пациента врач, — мы еще лет двадцать назад прически «под Македонского» носили. И я бы, честно говоря, хотел, чтобы ближайшие годы ничего не изменили. А вы себя не бережете…
При упоминании о двадцати годах Македонский недовольно дернул губой. Когда-то он был и впрямь необычайно популярен — бессменный герой-любовник, у парадной которого вечно дежурило несколько поклонниц. Они были очень настырными, эти глупые почитательницы таланта. Настырными настолько, что артисту приходилось то удирать через черный ход, то ночевать где-нибудь у знакомых, что, надо заметить, было довольно утомительно. А однажды Павел Сергеевич не выдержал и, взяв в прихожей веник, отшлепал им наиболее нахальную девицу.
Но это все было в прошлом. Правда и сейчас он не выглядел на свои сорок лет, сохранив подтянутую фигуру и имидж. Но седые пряди в волосах и морщинки в уголках век возраст выдавали. К тому же спрос на артистов упал, в театре платили сущие гроши, а ролей в кино не предлагали — все кинотеатры, телевидение и многочисленные ларьки, торгующие пиратской видеопродукцией, были завалены всякой американской мутью. Отечественный же кинематограф еще не успел узнать вкус собственных «мыльных» сериалов, безумно захирел и, казалось, бьется в агонии, изредка выплевывая всякую чернуху, воспевающую то жития воров в законе, то обыкновенных бандитов. Поэтому любое упоминание о прежних временах выводило артиста из равновесия.
Сейчас он был вынужден подрабатывать небольшими концертами для новых русских, которые артист давал, стараясь поменьше вникать, кто же платит деньги. Вот и приходилось лицедействовать перед жующей и пьющей публикой, то и дело норовящей фамильярно похлопать по плечу: «Ну что, Паша, как тебе моя телка? Пожалуйста, сходи с ней, потанцуй. Она прям-таки тащится от тебя»… И он шел танцевать, и пел какие-то куплеты в обнимку с полупьяными шлюхами, которым удалось уговорить очередного папика оплатить возможность спеть вместе с популярным артистом… «Впрочем, так сейчас поступают многие, — успокаивал себя Павел Сергеевич, — а мой Гамлет еще впереди».