Совсем неясно было также и то, почему премьера должна была состояться именно в Алфиери, а не миланском Ла Скала. Хотя Турин в свое время был столицей королевства, но никогда не слыл городом оперным, вообще центром средоточения искусств.
Казалось, что этому не способствует сама атмосфера города у подножия Альп, которая была даже не совсем итальянской, скорее обобщенно европейской. И футбол туринцы явно предпочитали опере, сидение дома у телевизоров — вечерним национальным итальянским посиделкам в уличных кафе под зонтиками. А чему, впрочем, удивляться, в Турине и снег зимой не редкость, вот вам и Италия. Да и некогда туринцам сидеть трепаться, надо отдыхать в параллельном состоянии — перед сменой на заводах «Фиата»: Турин — мастерская страны, вот как сложилось. И ведь даже обычных для улиц итальянских городов толп туристов в Турине не увидишь. Достопримечательность в этом миллионном городе была только одна — храм, в котором раньше по большим праздникам выставлялась плащаница Христа. Ныне она хранится в Ватикане, и увидеть святыню простому паломнику стало проблематично.
В общем, в городе Турине, в театре Алфиери шла премьера «Травиаты» в постановке Герберта фон Баграмяна и Джона Дзеффирелли, на которую меломаны пришли с нехорошими намерениями. За дирижерским пультом был швейцарец Пауль Кронберг, его пышная огненно–рыжая шевелюра светилась из оркестровой ямы солнышком. Арию Альфреда исполнял блестящий тенор Сидней Новак.
Так как режиссура была безупречна и действие шло без единой задоринки, то меломанам пришлось долго ждать повода для расправы. Наконец Новак не выдержал недоброжелательного отношения зала и на самой верхней ноте сорвался, как говорят, «дал петуха». Меломаны сию секунду злорадно зашикали, замяукали, застучали ногами. Господи, неужели это очаг мировой культуры Италия?! Меломаны разошлись настолько, что на сухой хлопок выстрела из литерной ложи не обратили внимания. Только огненно–рыжая шевелюра Пауля Кронберга удивленно вздрогнула. Он нелепо взмахнул рукой, полуобернулся к залу и рухнул вниз, прямо на скрипача–корейца. Дружный визг оркестровых дам заглушил вопли меломанов.
— Кронберга убили! — пронеслось по залу.
— Как убили, за что убили? Дирижер всего лишь выполнял волю постановщиков.
Поднялась суматоха. Через несколько минут театр был оцеплен карабинерами. Литерная ложа оказалась пуста.
(Информация из Интерполовского сайта)
Уж так жизнь у Кшиштофа Фелициановича сложилась, что, кроме жены, близких родственников у него не осталось. Был он у мамы с папой единственным ребенком. Причем воспитывала его одна мама, так как, вернувшись сразу после войны из армии, Фелициан вдруг неожиданно для всех повесился. То ли выпил лишнее, то ли еще что.
В свою очередь, Кшиштоф Фелицианович и Ева Леопольдовна тоже не слишком расплодились. Их единственный сын Сидор работал в сервисном центре МАЗа в Дар–эс–Саламе и три года назад умер там от тропической лихорадки. Короче, в квартире с Кшиштофом Фелициановичем проживала только его жена.
Георгий Иванович поехал к Еве Леопольдовне и просидел с ней весь вечер. Разговора не получилось, от горя была она невменяема. Чувствовалось, что Ева Леопольдовна искренне любила мужа, что его смерть для нее — удар, после которого духом она уже не воспрянет. Кроме того, Ева Леопольдовна очень плохо себя чувствовала: пригоршнями глотала какие–то таблетки, сделала укол. Короче, как бы критически к женам номенклатурщиков Прищепкин ни относился, но ушел из квартиры Сбруевичей с чувством, что и Ева Леопольдовна к смерти мужа не причастна — такое горе для нее смерть мужа, такое горе!
Кстати, квартира у председателя госкомитета была самой заурядной, в типовой девятиэтажке спального района. Предельно скромной была и обстановка: опилочный гостиный гарнитур под «красное дерево», изготовленный лет двадцать назад в Румынии Чаушеску, логойская дешевая кухня «Хозяюшка». И смех и грех, но, похоже, что Кшиштоф Фелицианович и на самом деле был таким, каким его живописали в некрологах, то есть «кристально честным человеком». Чего, например, не мог бы сказать Прищепкин в отношении того же Василевского. «Ишь, в Парамарибо, поганец, отдыхал. На каки–таки деньги?!»