Рядом с ним, опустив голову и глядя в ковер, сохраняя суровую неподвижность, как ы опасаясь, что любое движение может его выдать, стоял кюре.
Что же делали тут они, и тот и другой, не разговаривая и не шевелясь?
Его менее смущало то, что он прервал некую патетическую сцену, чем то, что он нарушил столь глубокую тишину, в которой, казалось, от его голоса расходятся концентрические круги, как от брошенного в воду камешка.
Мегрэ ещё раз почувствовал усталость от Сен-Фиакр. Что касается священника, он выглядел ошеломленным и ещё крепче сжал в руках свой требник.
- Извините, что побеспокоил вас...
Прозвучало это несколько насмешливо, хотя сам он этого не хотел. Но разве можно было расшевелить этих, подобных неодушевленным предметам, людей?
- Я получил сведения из банка...
Граф взглянул на кюре сурово, почти гневно.
Вся сцена, между тем, продолжалась в том же темпе. Казалось, будто речь шла об игроках, думающих, нахмурив лбы, над шахматными ходами, и, помолчав несколько минут, прежде чем взяться за пешку, они делают ход и снова впадают в задумчивую неподвижность.
Но в данном случае причиной их неподвижности являлось вовсе не обдумывание очередного хода. Мегрэ был убежден, что причиной являлся страх совершить неуклюжий маневр, ложное движение. Между всеми тремя царила некая подозрительность. И каждый, двигая свою пешку, испытывал неуверенность, будучи готов вернуть её и поставить на прежнее место.
- Я пришел сюда, чтобы получить распоряжения относительно похоронной церемонии, - вынужден был наконец сказать священник.
И, конечно, это было неправдой! Пешку двинули неудачно! Столь неуклюже, что даже граф де Сен-Фиакр усмехнулся.
- Я предвидел ваш телефонный звонко, - сказал он. - И я уже объяснял вам причину, по которой решился на этот шаг: я это сделал для того, чтобы избавиться от Мари Васильеф, которая никак не хотела уезжать из замка... Я дал ей понять, что дело представляет из себя первостепенную важность...
А в глазах священника Мегрэ читал теперь тревогу и укоризну.
"Несчастный, - должно быть думал тот. - Он заврался! Попался в ловушку! Пропал..."
Молчание. Шорох чиркнутой о коробок спички и клуб табачного дыма из трубки, после чего комиссар задал вопрос:
- Готье нашел деньги?
Некоторое замешательство, правда очень короткое.
- Нет, комиссар... Я потом вам скажу.
И тут уж настоящая драма разыгралась на лице, но не графа де Сен-Фиакр, а кюре! Он побледнел. Горько поджал губы. Он еле сдерживался, чтобы не вмешаться.
- Послушайте меня, месье...
Больше он ничего сказать не смог.
- Не могли бы вы прервать этот разговор, до тех пор, пока мы снова не вернемся к беседе...
На губах Мориса де Сен-Фиакр опять мелькнула та же усмешка, как и раньше. В обширном помещении, где уже не хватала большинства лучших книг, было холодно. Поленья в камине, правда, уже лежали, достаточно бросить туда спичку.
- У вас нет зажигалки или...
Наклонясь к камину, священник бросил на Мегрэ огорченный взгляд.
- А теперь, - проговорил граф, обращаясь сразу к ним обоим, я постараюсь в нескольких словах прояснить сложившуюся ситуацию. По причинам, которые мне не известны, месье кюре, полный добрых побуждений, решил, что именно я и есть тот самый, кто... Впрочем, к чему бояться слов?.. кто убил мою мать... Ибо, ведь это и в самом деле преступление, верно? даже, если оно и не подпадает под действие закона...
Священник больше не шевелился, сохраняя ту напряженную неподвижность животного, которое чувствует вот-вот готовую обрушиться на него опасность, но не может обернуться к ней и взглянуть в глаза.
- Месье кюре, должно быть, жертвовал собой ради моей матери... Он, конечно, хотел избежать скандала, который якобы готов был разразиться и потрясти замок... Вчера вечером он послал мне через ризничего сорок банкнот по тысяче франков и небольшую записку...
Взгляд священника в это время, без всякого сомнения, говорил:
"Несчастный! Вы пропали!"
- Вот эта записка, - продолжал граф де Сен-Фиакр.
Мегрэ негромко прочел:
"Будьте осторожны... Я молюсь за вас".
* * *
Уф! Это произвело эффект глотка чистого воздуха. Морис де Сен-Фиакр больше не чувствовал себя связанным, приговоренным к неподвижности. Ушла тяжесть, не свойственная его характеру.
Он стал ходить из угла в угол, а голос его помягчал.
- Так вот, комиссар, причина, по которой вы видели меня бродящим сегодня утром вокруг церкви и домика кюре... Сорок тысяч франков, которые, конечно, я рассматриваю, как взятые взаймы, я принял, как и сказал вам сначала, чтобы удалить отсюда любовницу.. - извините меня, месье кюре!.. затем, потому что не желаю быть подвергнутым аресту, особенно, в такой момент... Но, мы ещё стоим, как если бы... Садитесь, прошу вас...
Он приоткрыл дверь, прислушался к шуму, доносящемуся со второго этажа.
- Шествие продолжается! - прошептал он. - Полагаю, что следует позвонить в Мулен относительно установки катафалка со свечами...
И тут же, без всякого перехода:
- Полагаю, что теперь вы кое-что понимаете! Деньги получены, и мне только остается убедить кюре, что я не виновен. Мне трудно делать это в вашем присутствии, комиссар, не усиливая ваши подозрения... Как, если бы вы догадались о моих мыслях, вы не оставляли меня одного ни на минуту сегодня утром возле церкви... Месье кюре пришел сюда, я, собственно, ещё не знаю почему, ибо, в тот самый момент, когда вы появились, он колебался, прежде чем начать разговор.
Взгляд его затуманился. Как бы для того, чтобы успокоиться, он горько усмехнулся.
- Все ведь просто, не так ли? Человек, который ведет беспутный образ жизни и подписывает чеки, не обеспеченные деньгами... Даже старый Готье избегает меня! Должно быть, он тоже считает, что...
И тут он, как бы с удивлением, посмотрел на священника.
- Ладно, месье кюре... Но вы-то вы почему?
Священник был очень мрачен и избегал смотреть, как на графа, так и на Мегрэ.
Морис де Сен-Фиакр горестно всплеснул руками.
- Ну почему, почему он мне не верит? И это тот, кто хочет помочь мне спастись, и в то же время считает меня виновным...
Он снова открыл дверь и громко позвал, совсем забыв, что в доме покойная: