— В мое время виски в замке не держали.
— Это господин Жан…
— А!
Отпив добрый глоток, граф проводил дворецкого до двери и запер ее на ключ.
— Здесь многое переменилось, — пробормотал он словно про себя.
А сам по-прежнему не спускал глаз с кюре, и тот, чувствуя себя все неуютнее, сбивчиво заговорил:
— Извините, мне пора идти на урок катехизиса.
— Минуточку. Вы по-прежнему уверены в моей виновности, господин кюре. Да нет же, не отпирайтесь. Священники врать не умеют. Однако я хотел бы кое-что прояснить.
Ведь вы меня не знаете. В мое время вас в Сен-Фиакре не было. Вы обо мне только слышали. Вещественных доказательств никаких нет. Комиссар сам присутствовал при несчастье и знает это лучше, чем кто-либо другой.
— Прошу вас… — лепетал священник.
— Нет! Что же вы не пьете? Ваше здоровье, комиссар.
Глаза графа горели мрачным огнем. Он с каким-то ожесточением стремился довести дело до конца.
— Множество людей могли бы оказаться под подозрением. Но подозреваете вы меня, и только меня. И я никак не пойму, отчего это? Даже не спал сегодня всю ночь.
Я пытался продумать все возможные причины и в конце концов, кажется, нашел. Что сказала вам моя мать?
На этот раз священник прямо-таки побелел.
— Я ничего такого не знаю, — запинаясь, вымолвил он.
— Не надо, господин кюре. Вы мне помогли, пусть так. Вы передали мне эти злосчастные сорок тысяч франков, теперь я могу перевести дух и достойно похоронить мать. Благодарю вас от всего сердца. Но в то же время вы обрушиваете на меня весь гнет ваших подозрений. Вы молитесь за меня. Это либо чересчур, либо недостаточно…
В голосе его зазвенел гнев, даже скрытая угроза.
— Поначалу я хотел объясниться с вами без комиссара. Но сейчас искренне радуюсь, что он здесь. Чем больше я думаю обо всем этом, тем больше мне кажется, что тут есть что-то неясное, какое-то недоразумение.
— Господин граф, умоляю, не мучьте меня…
— А я предупреждаю вас, господин кюре: вы не выйдете отсюда, пока не скажете мне всю правду.
Граф изменился до неузнаваемости. Он дошел до предела. И, как все мягкие и слабые люди, после чрезмерной податливости ударился в излишнюю крутость.
Наверное, раскаты голоса были слышны даже на втором этаже, в комнате покойной, расположенной как раз над библиотекой.
— Вы поддерживали достаточно тесные и постоянные отношения с моей матерью. Думаю, Жан Метейе тоже был вашим прихожанином. Так кто же из них что-то такое сказал вам? Мать, не правда ли?
Мегрэ вспомнил, как накануне священник ответил ему:
— Это тайна исповеди…
Он понял, почему такая мука застыла в глазах молодого кюре, почему он так терзается под градом обвинений Сен-Фиакра.
— Что же такое она вам сказала? Уж кто-кто, а я ее знаю! Я, можно сказать, лично присутствовал при начале ее падения… Ведь мы с вами прекрасно знаем жизнь со всеми ее темными сторонами.
Сдерживая гнев, он огляделся по сторонам:
— В былые времена в эту комнату люди входили затаив дыхание, потому что здесь работал мой отец, хозяин.
И никакого виски в шкафах здесь не было. И полки были полны книг, как соты полны меду.
Мегрэ тоже помнил, как все это было.
«Граф работает».
Этих слов было довольно, чтобы фермеры по два часа безропотно дожидались в передней.
«Граф велел мне прийти в библиотеку…»
И отец Мегрэ казался до крайности возбужденным, потому что это считалось важным событием.
— И он не разбазаривал лес на дрова, а довольствовался примусом — ставил его рядом с собой, когда калорифер не прогревал комнату, — с жаром продолжал Морис де Сен-Фиакр и, обращаясь к окончательно перепуганному священнику, добавил: — Вы этого не застали. Когда вы появились здесь, замок уже пришел в запустение. Мать потеряла мужа. А ее единственный сын валял дурака в Париже и если наезжал сюда, то лишь за деньгами. И вот тогда появились секретари…
Глаза его подозрительно заблестели, и Мегрэ показалось — вот-вот хлынут слезы.
— Что же она вам сказала? Она боялась, что я приеду, не так ли? Она знала, что придется опять добывать деньги, опять что-нибудь продавать, чтобы в очередной раз вызволить меня из какой-нибудь передряги.
— Будет лучше, если вы возьмете себя в руки, — глухо сказал кюре.
— Не раньше, чем мы все выясним. Если уж вы сразу, с первых мгновений, заподозрили меня, совершенно при этом меня не зная…
Мегрэ счел необходимым вмешаться.
— Господин кюре спрятал молитвенник, — медленно проговорил он.
Сам он уже все понял, и теперь, как мог, пытался помочь Сен-Фиакру, наводя его на правильную мысль. Комиссар явственно представил себе, как графиня разрывалась между угрызениями совести и грехом. Разве не боялась она возмездия, разве не было ей стыдно перед сыном?
Она была болезненно мнительна, просто больна, наконец. Что стоило ей сказать как-нибудь на исповеди:
— Я боюсь своего сына…
Она же наверняка боялась. Те деньги, которые уплывали сейчас в карман Жанна Метейе и иже с ним, были достоянием Сен-Фиакров и по праву принадлежали Морису. Разве не спросит он с нее отчета? А что, если?..
Мегрэ чувствовал, что подобные мысли смутно зарождаются в сознании молодого графа. Он постарался привести их в порядок.