Ну почему в машинах столько стекла? Почему оно все отражает?
Почему я вижу… их…
Зажмурившись, лишь бы не смотреть во все эти стекла вокруг, что стали походить на стены зеркального лабиринта, я попятилась: резко, быстро, не оглядываясь. В темноте, с алыми бликами на моих веках, я почувствовала, как спине стало мягко, а груди мокро и тепло.
И не только моей.
Открыв глаза, я продолжала щуриться, пытаясь понять, кто в меня врезался и велик ли обоюдный ущерб, нанесенный моим кофе?
– Тебе нужен не только шлем, Журавлева, но и панцирь. На все тело. И тем, к кому ты приближаешься, тоже.
Камиль… Отлично… только его не хватало в разгар моей панической атаки.
– Смирнов… – придала я голосу безразличия, – а я уж испугалась, что врезалась в человека.
Наконец-то я увидела его руки без латексных перчаток. Ничего особенного в них не было. Ни ожогов, ни шрамов. Смирнов в своем репертуаре – не смотрит мне в глаза и делает вид, что ему срочно нужно отряхнуть разводы кофе с его просторной белой рубашки с подкатанными выше запястий рукавами.
Я подсказала:
– Пятна сводят солью. В столовке на столиках стоит, если не знаешь.
Никогда не видела Камиля в общей «едальне», называемой в особняке кантиной – от словосочетания staff canteen [2].
– Собралась меня мумифицировать? Солью обрабатывали тела…
– Может, хватит? – не выдержала я. – Ты еще хоть чем-то увлекаешься, кроме копания в трупах? Путешествиями, – зашла я издалека, не забывая про остров Ракиуру, – или… ну не знаю, танцами?
– Танцами? – дернулось его плечо, а взгляд резанул по моему уху.
– Почему нет? На танцы ходят живые гибкие женские тела, в которых тоже есть где покопаться.
Эти двоякие шутки в стиле Макса меня сегодня не отпускали.
Мы пропустили уже три зеленых сигнала «пешеходки», и на четвертый раз я взяла Смирнова под локоть, ускоряя его. Иначе опоздаем на утреннее совещание, напоминание о котором Воеводин прислал, поставив два восклицательных знака.
Он и точку никогда не ставил, а тут восклицания. Не надо быть следователем, чтобы понять – совещание будет «убийственным».
От моего прикосновения к локтю Камиля его перекосило. Плечо заходило ходуном, и я уже не могла сосчитать, четыре, пять или шесть раз оно взлетело к небу. Трясло его, трясло и меня до тех пор, пока он не вырвал руку.
– Камиль… что? – не стала я произносить тупо: «ты в порядке?», «с тобой все хорошо?».
Ничего хорошего с ним не было. Все было плохо, но что именно?
– Скажи, что? – не позволила я ему выдернуть руку.
Мы оказались посреди «пешеходки». Зажегся красный. Засигналил поток машин. Снова замелькали зеркала, снова стекла, снова внутри них они…
Отпустив Камиля и самокат, я крепко прижала обе ладони к глазам, опустившись на корточки.
– Кира… что?
Теперь уже Камиль схватил меня одной рукой под локоть, второй поднял самокат и перетащил нас через дорогу.
Я продолжала идти туда, куда он вел. Точнее, тащил. Словно я потерпела кораблекрушение и позволила ледяному Камильскому океану швырять мою спасательную шлюпку, как и куда ему будет угодно, ведь плыть куда-то лучше, чем просто тонуть.
Когда прикосновение Камиля исчезло, когда я вдохнула аромат травы и листьев, решилась распахнуть глаза.
– Почему ты на меня не смотришь? – спросила я.
– Почему ты не смотришь на дорогу? Куда ускоряешься? На самокате. И без. Куда, Кира?
– А ты «реши» меня, если осмелишься, Камиль!
Я пробовала обойти его по кругу, но Камиль продолжал отводить глаза.
– Почему ты меня ненавидишь? Подкалываешь? Высмеиваешь мои гипотезы?
– Потому что ты в состоянии ответить тем же.
Мы продолжали вертеться, как стрелка компаса, окруженная магнитной аномалией.
– Посмотри на меня! – требовала я, схватив его за рубашку. – Просто посмотри! Я не отстану, пока ты на меня не посмотришь!
Камиль дернулся. Раздался треск, и ткань порвалась от манжеты до плеча.
– Если я… – продолжал вырываться Камиль, и, чтобы не оторвать от многострадальной рубашки второй рукав, я его отпустила. Или это произошло, когда он закончил начатую только что фразу: – Если я посмотрю на тебя, ты умрешь.
– Мне, пожалуйста, вон те солнечные очки, – ткнула я пальцем в самые темные из всех на витрине палатки в подземном переходе, – и упаковку сахарных колечек дайте!
Может, Камиль имел в виду метафорическую смерть? Может, все это было аллегорией? Типа я не устою перед ним, как хозяйка Золушки, стоит ему схватиться за мои щиколотки?