— Может, хоть покормишь? — сник этот несчастный. — Светка готовить не умеет. Ты тоже не повар, но хотя бы не травишь. Да и нет ее, к матери в больницу на ночь умотала. У нас рыбка в морозилке есть, я знаю. Там немного, но мне хватит, быстро пожарю…
— Блистательно, Малеев, — восхитилась я. — И рыбку съесть, и на елку влезть. Может, тебе еще и рюмочку налить? Ладно, горе луковое, жарь свою рыбу, но, чур, не засиживаться, спать пора. Поел — и отвали, моя черешня.
Я сметала с пола осколки, украдкой посмеиваясь, а Малеев колдовал на кухне. Гремели шкафы, шипело масло на сковородке. Светильник свой срок завершил ударно — аж железо погнулось.
— Милая, посиди со мной, — жалобно протянул Малеев. — Давай поговорим, не уходи…
Он давился своей камбалой, а я сидела на пионерском расстоянии, скрестив руки на груди, и выражала полное презрение. Где же раньше была моя проницательность? Все отдала работе, не видела, что происходит под носом. Витька, подлец, променял меня на Елкину, а теперь с такой же легкостью готов поменяться обратно. А Светка дура, свято верит, что у них все будет, как в сказке. Малеев жадно ел, поглядывая на меня со щенячьей преданностью. «Сейчас насытится и будет окучивать», — подумала я. Смотрела на него и еле сдерживала улыбку. «Витя Малеев в школе и дома», блин. Была в пятидесятые годы популярная книжка Николая Носова, посвященная бытию обычного советского школьника. Местами забавная, местами нравоучительная. Но написанная талантливо. Совпадение было стопроцентным. Над Малеевым ржали, ехидно спрашивали, поделился ли писатель с ним авторским гонораром. Впрочем, Витька мог за себя постоять, рука у него была тяжелая. Но все равно у него за спиной хихикали. Та история давно забылась. Из школьного хулигана выросло что-то непутевое, хотя и обладающее высшим образованием.
— Ладно, я виноват, — Малеев закончил трапезу и сыто срыгнул. — Глупо не признать свою вину. Но ведь и ты, Ритуля, не ангелок на этажерке. Давай вспомним, сколько раз за последний год…
Он говорил, распалялся, приводил доводы в свою пользу — смешные, но с видимостью логики. Я тоже начала распаляться, собралась ударить контраргументами. Ну все, держите меня семеро. Но затем передумала. Зачем? Сколько можно себя растрачивать? Малееву ничего не докажешь, мужик всегда прав.
— В общем, давай обо всем забудем, — миролюбиво предложил Малеев. — И начнем все заново, с чистого листа.
— Согласна, — сказала я. И быстро добавила, чтобы он не раскатывал губу, — но только с первой частью твоей декларации. Давай обо всем забудем, Малеев. Шесть лет — это много, но сделаем вид, что их не было. Знаешь, дорогой, — я немного помялась, — ведь дело даже не в том, что ты мне изменил в нашей супружеской кровати.
— А в чем? — физиономия Малеева вытянулась от удивления.
— А в том, что я ничего не почувствовала, — объяснила я. — Ни горя, ни потрясения, ни даже злости. А ведь ты ложе наше испоганил, белье пришлось выбросить. Вот смотрела я на вас, совокупляющихся — и хоть бы что, представляешь? Нормальная баба бросилась бы с кулаками, за нож бы схватилась — а мне вот совершенно было фиолетово. Так, немного удивилась, не более того. Понимаешь, к чему клоню?
— Не понимаю… — Малеев было воспрянул, а теперь опять начал скисать.
— Не осталось к тебе ничего, Малеев, — популярно объяснила я. — То есть вообще ничего, пустота. А это самое страшное. Поэтому давай вести себя как нормальные люди. Мой посуду и вытряхивайся из моей квартиры. Из МОЕЙ — понимаешь смысл слова? На машину тоже не облизывайся, да и водить все равно не умеешь. И давай без сцен. Ты же не в тюрьму уходишь, Елкина нормальная баба… если присмотреться. И без воплей, не багровей. Посмотри на меня внимательно. Представь, что такое тротиловый эквивалент. Угроза позвонить моим коллегам остается в силе. А они очень не любят, когда их будят посреди ночи…
Он в итоге убрался, а я уснула. Пробудилась утром и пропела славу господу: спасибо, Господи, что сегодня снова выходной! Свернулась в позе эмбриона и провалилась в сон. А когда очнулась, можно было уже и не вставать. Выходной заканчивался. Потрясающе! В голове царила муть, мысли не клеились. Малеев своими посещениями больше не радовал. Я склевала все, что осталось на кухне, смерила взглядом отощавшее отражение в зеркале. Это был трельяж, и худых уродок я насчитала целых три! Остаток вечера бесцельно прошаталась по квартире. За окном шел дождь, не хотелось выходить даже на балкон. Телевизор не работал, читать я не могла — строчки плясали перед глазами. Делать генеральную уборку было поздно. Да и незачем. Пусть Малеев унесет свои вещи, тогда и сделаю.