Вчерашнее вспоминалось теперь. Отрадно, и не хотелось Соломатину отгонять эти думы: более того, поймал себя на том, что ему приятно присутствие этой женщины в его сознании. И, поймав, удивился: это ведь при том, что в постели она не проявила ни страсти, ни нежности, а потому не доставила большой радости — просто покорилась и перетерпливала его самоуправство, сосредоточенно сжав губы и постанывая отнюдь не от любовных порывов, а от причиняемых ей неудобств. Именно перетерпливала, даже сказала не без досады: «Долго ещё?» — что сразу охладило его пыл, потому от отступился разочарованно.
Теперь вот ушла, сказав: сделал-де свое дело и — проваливай, больше не нужен.
«Не понравился я ей, что ли? — самолюбиво подумал Соломатин. — Если так, то чем? Трудился слишком азартно? Ну, не как воробей, конечно, а значительно уступая».
А не слишком ли холоден её любовный темперамент? Экая коровища!.. Её можно в натурщицы — когда ваяют богиню плодородия Деметру. Такой только рожать, а в любовницы она не годится. Верно говорят, что иногда встречаются этакие не проснувшиеся натуры, уж не воспылают любовным пламенем: не горит лёд, и всё тут!.. Холоднокровны, как рыбы. Вот и уплыла рыбина, была чужая и осталась чужая.
«А коли так, то незачем было затевать, милая моя! Без вдохновения ребенка зачинать — последнее дело».
Только ради будущего младенца согласилась она на то, что по её глубокому убеждению невыносимо стыдно и предосудительно. «Маленького хочу, — говорила она. — Он мне даже снится». То было не влечение тела, а веление инстинкта — инстинкта продолжения рода. А почему именно его, Флавия Михайловича Соломатина, избрала она в качестве. Да просто потому, что чужой человек, легче будет похоронить свой стыд. Чужой-то уедет, и больше его не увидишь, следовательно, не будет глаза мозолить, лишних пересудов избежишь. Наверно, из-за этих соображений.
А когда она решилась-то? В котором из автобусов? Или уже по дороге из седа в деревеньку свою? Тут она остановилась посреди поля, словно протрезвев:
— Что-то мы с вами не то делаем, Флавий Михайлович.
Он молчал, смотрел выжидательно.
— Знаете что, идите-ка назад, — решительно сказала она. — Извините, конечно, что так получилось. Но вы же сами виноваты… Заигрались мы, не остановились вовремя. Ладно, я глупа, но вам-то в вашем возрасте надо поумнее быть.
Наступил момент, когда они, действительно, могли разойтись в противоположных направлениях, потому что и в нём это было: «Что-то мы не то делаем…». И тогда не быть бы на свете тому ребенку, который теперь, возможно, будет.
— Попроситесь у кого-нибудь в селе переночевать, авось пустят. Скажите, что ищете дом под дачу, или что-нибудь другое соврите, у вас ведь язык хорошо подвешен. Только про меня ни слова, ладно? Вы-то уедете, а мне тут жить. Завтра утром идет рейсовый автобус до города.
Трезвость её суждения, сам тон его были таковы, что кому-нибудь другому не оставалось бы шансов на продолжение дорожного романа. Да и обстоятельства происходящего охлаждали: зимняя ночь, сирое снежное поре, неприветливый ветерок. Так оно и следовало сделать: попрощаться да и повернуть назад, если б речь шла о легкомысленном приключении. Но ведь у них-то иное — решалась судьба будущего человека: быть ему или не быть, жить ему на свете или не жить. Флавий Михайлович Соломатин, человек от рождения целеустремленный, признававший только осмысленные действия, посмотрел вверх, на ясное ночное небо:
— Видишь, звездочка упала — значит, умер кто-то. Этак они все попадают, и будет вверху только чернота.
Она не сразу поняла, о чем это он.
— Кто-то должен зажигать новые звезды, Оля! — сказал он тоном мудреца-звездочёта. — Дело святое. Раз начали, следует довести дело до успешного завершения. Это не в моих правилах. Пойдём.
Её опять рассмешило, с какой серьёзностью он говорит это; она махнула рукой:
— А ну тебя!
И ещё этот взмах руки означал: мол, будь, что будет.
Соломатин сел, спустив ноги на холодный пол, и внимательно огляделся. Кровать, на которой он спал, была деревянная, самодельная, с резными столбиками, и занимала две трети пространства, выгороженного дощатой переборкой. Дверной проём в эту спаленку закрывался занавеской, которая была теперь небрежно сдвинута. В передней неясно проступали очертания еще одной кровати, стола, комода, телевизора под кружевной накидкой, половиков на полу. Странно было видеть окна — они располагались низко, подоконники чуть выше табуретки, и почти вровень с подоконниками врублены в стену широкие лавки. Потолок тоже низок — когда гость встал, чтоб одеваться, едва не стукнулся головой о матицу, хотя ростом не слишком высок — едва выше среднего.