- Видите ли, господин полицейский инспектор, - произнес Вителли, четко выговаривая слова, - перед тем как применить на практике строгие правила, которые содержатся в Священном писании, необходимо тщательно изучить ситуацию. Что такое, по-вашему, богословие? Двор для расстрелов? Кто я такой, по-вашему? Охотник за головами?
- Я не знаю, - сказал Руджери.
- Он не знает, - вздохнул епископ.
Руджери открыл блокнот и ждал, когда ему начнут рассказывать историю. Все, что мог сказать епископ, было ему безразлично, если только это не имело отношения к истории Лауры Валюбер.
- Как вам известно, я знаю Лауру с раннего детства, она была на четыре года младше меня, - начал Вителли. - Мы жили на окраине Рима, в двух одинаковых, как близнецы, лачугах. Десять лет мы сидели с ней вечерами на тротуаре и разговаривали. С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, я стал подумывать о поступлении в семинарию, а Лаура мечтала о совершенно другом. Надо сказать, мои планы она не одобряла. У нас с ней появилось что-то вроде игры. Каждый раз, когда я закуривал или ввязывался в уличную драку, она мне говорила: «Лоренцо, я не вижу в тебе священника, абсолютно не вижу».
Епископ рассмеялся.
- Возможно, она была не так уж и неправа, вот ведь инспектор Руджери тоже не видит во мне священника, верно? Однако мой выбор был сделан, и я поступил в семинарию. А она тем временем подросла и стала красивой, такой красивой, что это всем бросалось в глаза и об этом многие узнали. Ее без конца приглашали пойти куда-нибудь вечером, причем приглашали не только парни из нашего квартала, но и молодые люди «из города», причем иногда из очень богатых семей. Лаура всегда интересовалась, какого я мнения о ее новых знакомых, об их лице, фигуре, и просила определить, насколько крупное наследство им достанется, - с точностью до нескольких тысяч лир. Вечерами мы усаживались на все тот же тротуар и занимались подсчетами: это нас очень забавляло. Лаура была надменной задирой и замечательно умела пользоваться своим неотразимым и одновременно ускользающим очарованием. Однако у нее была слабость: богатство завораживало ее. Если ей предлагали покататься пусть даже на дешевой, но сравнительно новой машине, она радовалась, как ребенок. Я боялся, что в один прекрасный день кто-то из «наследников» - так мы их всех называли, наследник А, наследник Б, наследник В, Г Д, Ж, З и так далее, - воспользуется ее наивностью, отнюдь не наигранной, а самой настоящей. Однажды я предостерег ее. «Лоренцо, не будь святошей», - вот и все, что она ответила.
- А сколько всего «наследников» крутилось вокруг Лауры?
- По-моему, мы с ней дошли до буквы «М», включая обладателей небольших капиталов. Я отлично помню наследника «Д», который почти уже достиг цели, но его отец успел вмешаться до того, как случилось непоправимое. Лаура не очень-то нравилась богатым семействам. Однако история с наследником «И» была достаточно серьезной, потому что Лаура потом целый месяц рыдала.
- Вы не припоминаете их фамилий?
- Нет, конечно. Даже Лаура не знала их всех по фамилиям.
- Вы ревновали?
Вителли вздохнул. Целые полчища руджери разгуливают сейчас по земле. Загляни в самый неприметный закоулок - и даже там ты найдешь дураков.
- Инспектор Руджери, - сказал он с едва заметным раздражением, наклонившись вперед и заложив руки за пояс, - если вы таким образом спрашиваете меня, любил ли я Лауру, мой ответ: да. Сейчас, когда я говорю с вами, ответ остается тем же, завтра он тоже не изменится. Если вы спрашиваете, был ли я влюблен в Лауру, мой ответ: нет. Вы, конечно, думаете, что я вам лгу, вы просто не можете поверить, что молодой человек, каким я был тогда, мог испытывать к такой девушке, как Лаура, одни только братские чувства. Должен вас успокоить: дело в том, что я тогда был влюблен в другую женщину. Да, господин инспектор. И я уже готов был бросить ради нее семинарию, но вышло иначе. Я остался священником. Можете сколько угодно наводить справки, если вам интересно, я вовсе не стремлюсь скрыть эту историю. Мне даже кажется, что человек непременно должен испытать на себе, что такое любовь, если хочет в дальнейшем давать советы другим. Могу ли я теперь вернуться к истории Лауры?
- Прошу вас, - пробурчал Руджери.
Епископ отвел взгляд от полицейского.
- Среди всех этих наследников, - продолжал Вителли, снова усаживаясь в кресло, - попадались чувствительные натуры. Особенно опасными мне казались «В» и «К». Как-то вечером, сидя на тротуаре, Лаура призналась мне, что забеременела. Они встретились на ночном празднике в Риме, и она даже не знала фамилии этого парня. Потом она разыскивала его, но так и не нашла. Впрочем, она не так уж стремилась его найти. Ей было девятнадцать лет, у нее не было денег, не было профессии. Я потом часто задавался вопросом: сказала ли она мне тогда всю правду, действительно ли она не знает, как зовут отца ее ребенка. Это мог быть, например, один из наследников, который запугивал ее, угрожал ей, чтобы заставить молчать. Семья Лауры отличалась рабской религиозностью и восприняла случившееся как трагедию. Они опасались гнева Божьего, а я в то время только что принял сан, и мне удалось немного унять их страхи. Лаура рожала дома, и ее дочку Габриэллу тут же отдали в приют, чтобы скрыть от соседей и от наследников, - так приказал отец Лауры. Шесть лет спустя Лаура решила выйти замуж за Анри Валюбера. Еще раньше я познакомился с Анри во время его учебы во Французской школе, и это я представил их друг другу. Лаура умоляла меня, чтобы я не говорил ему о Габриэлле. Уверяла, что через какое-то время сама ему все расскажет. Я, конечно, не был уверен, что эта ситуация придется Анри по душе, но я не одобрял решение Лауры. Мне не нравилось, что Габриэлле суждено оставаться в тени. Но ведь именно матери, и никому другому, надлежало распорядиться ее судьбой, верно? За несколько дней до отъезда в Париж Лаура зашла повидаться со мной: это было поздно вечером, в ста километрах от Рима, в церкви, где я служил тогда. Она просила, чтобы в ее отсутствие я позаботился о ее дочери, говорила, что может ее доверить только мне, что девочка знает меня с первых дней своей жизни. Лаура говорила так проникновенно, и я, разумеется, согласился. Мне даже не пришло в голову отказаться. По согласованию с Лаурой я выбирал для Габриэллы лучшие школы. И устраивал так, чтобы она жила и училась поблизости от приходов, куда меня назначали. Когда я получил назначение в Ватикан, то перевез ее в Рим. Лаура регулярно приезжала повидаться с дочерью, но повседневные проблемы решал я - находил девочке учителей и врачей, выбирал для нее развлечения, и тому подобное. Сейчас Габриэлле двадцать четыре года, и для меня она уже стала почти что родной дочерью. Будучи епископом, я чувствую себя отцом, и это мне очень нравится. Но, если не считать обета молчания в отношении Анри, который я принял когда-то по приказу Лауры и от которого она меня так и не освободила, мы ни от кого не таились. Все мои коллеги знают о существовании Габриэллы и о ее незаконном происхождении, и сама Габриэлла тоже в курсе дела. Поскольку вы все равно об этом скоро узнаете, скажу вам, что Клавдий Валюбер знает, кто такая Габриэлла. С тех пор как он поселился в Риме, они практически неразлучны. А все, что известно Клавдию, естественно, становится известно Тиберию и Нерону.
- В общем, все вы вступили в сговор с целью обмануть Анри Валюбера, - сказал Руджери.
- Я уже сказал вам, что не одобрял решение Лауры. Если вы считаете, что, согласившись при таких обстоятельствах помочь ребенку, я стал сообщником в преступлении, это ваше дело. Но если бы пришлось выбирать снова, я бы сделал то же самое.
- И у вас никогда не возникало чувства неловкости перед вашим другом Анри Валюбером?
- Никогда. В сущности, какое он имел к этому касательство? Если бы он узнал, то счел бы себя обесчещенным - такой уж он был человек, - и в результате все только усложнилось бы. Возможно также, что поведение Лауры было продиктовано мотивами, которые мы не учли: например, опасением, что муж захочет во что бы то ни стало найти отца девочки и отомстить ему. А вдруг Лаура, всегда говорившая мне, что не знает, кто отец, на самом деле прекрасно это знает и боится его? Видите ли, в подобного рода делах возможно все. Наверно, лучше было бы поступить, как поступила она, предоставить событиям идти своим ходом, а не вытряхивать все наружу.