Ручка двери заверещала в знак протеста, когда ее чуть было не вырвала с мясом здоровенная лапа д'Авадона. Волны лишайниковой попоны вырвались в сернистый воздух, стоило только Гарпи возбужденно захлопать крыльями, радостно отмечая тот факт, что ее хозяин уже был облачен в летную мантию.
Видеть д'Авадона всегда было радостью для верного чешуйчатого зверя, особенно в этой мантии и защитных очках. Такое облачение всегда означало стремительный полет по иссиня-черному небу. Или по крайней мере несколько славных лопат лучшего угольного угощения.
Гарпи принялась радостно пускать слюну и резвиться в стойле, пусть даже и не была до конца уверена в том, что ее ждут аппетитные хрустящие кусочки или чувство приятного прикосновения лямок, пряжек и мириад прочих креплений ее упряжи.
Пока повелитель скверны д'Авадон шагал по булыжникам пещеры, лицо его морщилось в смутной улыбке. Пусть даже сегодня был один из тех дней, которых он бы с радостью избежал.
Что заставило повелителя скверны согласиться на эту инспекционную поездку, так и должно было остаться для него полной загадкой.
Если бы тот выскочка, главный менеджер Мортрополиса, не предложил эту дьявольщину, д'Авадон смог бы провести весь день, ухаживая за раскаленными докрасна убилиями. Будь проклята эта грязная тварь. Вот паразит! Как там его зовут? Начинается с буквы «а»… Аспид?., нет… Аззазел?.. тоже нет… Асаддам?.. Да! Точно! Вот ведь мелкий бюрократический мудозвон…
Гарпи любовно потерлась ноздревыми рогами о наждачную гладь лапы д'Авадона и вытянула его из мрачной задумчивости.
Сунув лапу в карман летной мантии, повелитель скверны вытащил оттуда целую пригоршню угощения. Гарпи оглушительно завыла, вытолкнула наружу багровый язык и была вознаграждена славной порцией серных хрустяшек.
Шумно прожевывая хрустяшки, дактилица с нарастающим восторгом наблюдала за тем, как д'Авадон направляется к кладовке с упряжью. Это означало только одно. Они полетят! Ах, какая радость! Прошло уже слишком много времени с тех пор, как они последний раз пролетали по небесам.
Сказать правду, это было не далее как позавчера, но для верной птеродактилицы Гарпи промежутки между полетами всегда были слишком долгими.
Напрягаясь под целой охапкой упряжи, д'Авадон вернулся в стойло и принялся снаряжать шумно мурлычущего монстра, едва успевая уклоняться от пары радостно машущих хвостов и хлещущего языка. Повелителю скверны приходилось признать, что порой Гарпи бывала слишком уж рада его видеть.
Через десять минут все было закончено. Стремена, седло, поводья, мешок с серными хрустяшками — все оказалось на месте. Единственное, что д'Авадон упустил, так это пару греховных флагов Уадда на каждом из ноздревых рогов. Почему-то сегодня у него не было настроения их туда водружать.
Крепко сжимая в лапе поводья, д'Авадон потянул за большой рычаг и дождался, пока дверцы на крыше со скрежетом распахнутся.
Гарпи с энтузиазмом смотрела на ширящийся простор клубящегося миазмического воздуха и нетерпеливо подергивала крыльями, стремясь поскорее снова оказаться там, привольно и радостно резвясь среди вихрей и восходящих тепловых потоков.
Опустив защитные очки, д'Авадон дважды щелкнул языком, и Гарпи скакнула вверх. Тридцатифутовые крылья ударили по воздуху, устраивая в дактилюшне настоящее торнадо из лишайниковой попоны.
Пять махов спустя они уже вылетели из крыши и стали подниматься. Гарпи вовсю старалась, ощущая восторг инфернального воздуха под своими крыльями.
Все последние полчаса они гуськом входили туда. Наконец последнего аксолотлианца спросили «жених или невеста?», вручили ему голубые анютины глазки или тигровую лилию (в зависимости от ответа) и препроводили на соответствующую сторону Главного муниципального храма. Напряжение уже было высоким, спонтанные всплески восторженных криков и аплодисментов вспыхивали точно неуправляемые пожары в иссохшей прерии. Если бы кто-то сумел замерить средний уровень восторга среди членов аудитории, этот восторг наверняка смог бы сравниться с тем, который был испытан во время недавнего финала игрового шоу «Сам себе пророк!»
И за все это следовало благодарить одного совершенно конкретного продюсера. Этот день граждане Аксолотля должны были запомнить на всю свою оставшуюся жизнь. Мысль эта внедрялась в их скучное, суеверное существование непосредственно, вживую, в полном цвете, именно так оно и происходило благодаря любезности Кормана Макинтоша.
Глянцевые сувенирные программки с восторженными оценками и разными закулисными секретами уже были полностью распроданы. Торговцы конфетти лишились всех своих ресурсов, а к концу дня в каждом платяном шкафу Аксолотля должна была гордо висеть специальная тога с надписью «Великий день Блинни и Нибель». Торговля заблаговременно разлитым по бутылкам авокадовым джином «Льдинка» тоже шла бойко, пока народ готовился к традиционному глотку благословения, чтобы алкогольным способом вытолкнуть счастливую парочку плавать в морях супружеского блаженства.
Внезапно главный вход наглухо закрылся, погружая всю аудиторию в угольно-черный мрак и поднимая одобрительный гул среди тех, кто оказался внутри.
Снаружи единственный субъект смущенно плелся по Слоновой улице, чувствуя себя очень неловко во вдруг опустевшем городе. Решительно все остальные уже отправились в Главный муниципальный храм в самых лучших своих тогах. Даже те исключительно редкие граждане, что презирали Блинни Плутта как бездарного фигляра, тоже там присутствовали — скорее просто ради самозащиты, чем еще с какой-либо целью. Если бы кто-то впоследствии завел бредятину о том, каким роскошным получился весь тот день, как классно выглядел Блинни или какая же все-таки счастливица Нибель Меса, что сумела подцепить такого мужчину, они просто смогли бы поднять ладонь и остановить тошнотворную тираду простым: «Знаю, я сам там был». Это, в частности, могло бы избавить их от многих лет боли в ушах.
Едва слышный поверх гула нетерпеливого ожидания, громким шепотом был выдан целый ряд команд, и массивный свадебный поезд оказался толчком приведен в движение. Казу и окарины оркестра Главного муниципального храма завели свою мелодию, чудесным образом оказываясь в ладу друг с другом. Затем одним рывком было распахнуто окно на крыше. Мерцающие лучи солнечного света с кружащими в них пылинками попали на зеркала высоко на стропилах и пошли дальше, отражаясь от сложной системы разнообразной оптики. Круглое пятно света вспыхнуло на плотных портьерах за несколько секунд до того, как их развели по сторонам.
И, к несказанному восторгу Кормана Макинтоша, толпа дружно ахнула и затихла, глядя на сцену, когда роскошное зрелище отпечаталось на сетчатках глаз всех присутствующих.
Букеты гладиолусов, люпинов и хризантем топорщились в цветочном высокомерии, пытаясь затмить гирлянды златоцветов, тигровых лилий и амброзии, что драпировали каждое доступное отверстие и трещину. Это был не просто бунт красок, а полномасштабная их война.
Впрочем, тишина в аудитории долго не продлилась. Радостно прошагав на сцену и выпрыгнув в луч прожектора, Корман оказался последним кристалликом в перенасыщенном растворе до предела возбужденной публики. Его внезапное появление кристаллизовало безмолвные восторги в бурные аплодисменты, какофоническую радость и заградительный огонь насквозь пронзающего уши свиста.
Корману потребовалось выждать добрых десять минут, прежде чем он понял, что его смогут услышать.
— Дамы и господа Аксолотля, от лица своего предприятия и от себя лично я хотел бы поприветствовать вас на брачном спектакле года! Пожалуйста, отдайте ваши аплодисменты сегодняшнему церемониймейстеру, человеку, который, как вы все, несомненно, знаете, является самым уважаемым и опытным главным муниципальным пророком… итак, поприветствуем! Вот он, единственный и неповторимый, капитан Мабыть!
Грозовые бури бешеного одобрения шумно разрядились, когда до странности пухлая фигура сгорбленно прошаркала в расширяющееся световое пятно. Из всего собравшегося в храме народа Мабыть, пожалуй, менее всего рад был здесь находиться.