Несмотря на доблестные усилия воздушного потока, пурпурный шаровер благочестия начал спускаться, и по мере его спуска крошечные роднички спонтанного хихиканья стали извергаться из плотно спрессованной подневольной толпы.
Ручейки возбуждения с бульканьем устремлялись вверх, сливались воедино и формировали маленькие бассейны легкомыслия. Демонов охватило неудержимое стремление заводить протяжные распевы и звонить в малюсенькие бубенцы — чья форма и мелодичный звон не были так уж несхожи с теми звуками, что издавались «Цимбалическими душеспасителями» Блинтона Клинта.
Потребовалась лишь самая малость. Стоило только одному из наиболее подверженных благочестивому влиянию демонов выхватить из кармана свои крошечные бубенцы, со звоном их соединить — и секунды спустя спонтанные взрывы легкомыслия изверглись по всей площади, объединяясь с инфернальной какофонией Мортрополитанского грехофонического пыткестра. Копыта принялись бесконтрольно стучать. Тут из карманов были вытянуты чудесные маракасы, и Асаддам дико завопил, когда подневольная аудитория нарушила построение.
Перегибаясь через балкон, главный менеджер в бешенстве рвал когтями воздух, рявкая приказы главному ментагону. Очень скоро он уже докричался до хрипоты — но все было тщетно.
И в то самое мгновение, когда Бубуш встал на облучке и узрел в поведении дьяволов железную хватку настроений, детально описанных в «Смертоносном Молоте Легкомыслия», он понял, что настала пора действовать. Отчаянно размахивая руками, он привлек внимание Ублейра на другой стороне площади. Секунду спустя оба демона хлестнули кнутами своих скалодонтов и привели их в движение.
Облака пыли заклубились от стремительно семенящих ног существ в черных панцирях, пока они бились за сцепление с почвой. Через какой-то миг скалодонты уже неслись вперед, выволакивая фургоны в корчащуюся сумятицу инфернального хаоса.
— Прочь с дороги! — бешено завопил Бубуш, громко щелкая кнутом над своими рогами. — Фургон без тормозов! Берегись!
Демоны пронзительно завопили, отпрыгивая с дороги якобы потерявшего управление грузового фургона. Как планировалось, оба фургона понеслись навстречу друг другу по идеальному встречному курсу. И каждый нес свой убийственный груз.
Только Бубуш и Ублейр понимали, что произойдет, когда две эти субкритические массы столкнутся. Только они могли предвидеть внезапное извержение огромных доз святых волн. И только они знали об эффекте, который все это окажет на не подозревающих ничего худого дьяволов Мортрополиса.
Бубуш сомкнул свой разум на двух убеждениях, крепко сжимая их всеми нейронами своей воли. Он не сомневался, что если он удержит в себе твердую веру в то, что Асаддам будет смещен и что именно он его заменит, тогда и все остальные в это уверуют.
— Прочь с дороги! — снова завопил Бубуш, когда кучка кувыркающихся демонов в экстазе закрутилась из хаоса и едва-едва не оказалась распластана стремительно несущимся вперед скалодонтом.
А потом уже было слишком поздно. Из-за массы багряных флажков вылетел фургон Ублейра, дико подпрыгивая и грохоча, безостановочно мчась вперед. Два фургона вильнули так, что искры брызнули у них из-под колес, — и ударились борт о борт, после чего дали резкий крен и развернулись на месте. А девять божеств оказались выброшены навстречу друг другу.
Языки пурпурного пламени веры рванулись ввысь, синергически вытягиваясь. А через несколько секунд случилось это. Пурпурные молнии зашипели из-под столкнувшихся фургонов, облака священного дыма заклубились, сочась безошибочно узнаваемым запахом ладана и недавно потушенных свечей. Воздух наполнился ревом праздничных хоров, и плоская ладонь благочестия разом отвесила тысячам дьяволов увесистую пощечину показного восторга.
На балконе тринадцатого этажа Асаддам дико завопил, когда дым слегка рассеялся и ненавистные фигуры Бубуша и Ублейра стали видны на самом верху обломков потерпевших крушение фургонов. Оба демона широко ухмылялись. Позади к ним прикатило заблудшее колесо.
Божества, оказавшиеся пойманными в ловушку под обломками, вовсю проявляли недовольство и недоумевали, какое отношения все это безобразие должно было иметь к курсам менеджмента.
— Друзья, демоны, граждане Уадда! Поверьте мне ваши страхи! — победно выкрикнул Бубуш. Проделай демон то же самое в любое другое время, он тут же оказался бы втоптан в землю дюжиной рычащих ментагонов, после чего был бы обвинен согласно Новому мортрополитанскому акту о свободе слова, принятому на прошлой неделе. [10]
К счастью для Бубуша, ухмыляющиеся ментагоны начисто обо всем этом забыли и просто стояли с развешанными по сторонам ушами и пустыми головами. Каждый из них застыл с парой «Цимбалических душеспасителей» Блинтона Клинта между указательных когтей, качаясь на самом краю истинной веры.
Бубуш попытался обвести всех собравшихся на площади многозначительным взором, пока он переводил дух и готовился произнести, надо думать, самую важную речь за все свое инфернальное существование. Он был в считанных минутах от того, чтобы подобрать под себя должность главного менеджера. И Бубуш это знал. В его кишечнике ощущался отчетливый дискомфорт.
— Граждане Мортрополиса! Остановитесь на мгновение и оглянитесь вокруг! — проорал Бубуш сквозь густые облака теического смога. В его взоре все четко увидели, что инфернальный правопорядок унизительно проиграл тур армрестлинга и увлечен под холодный душ поражения.
— Это что, эффективность? Это то, чего вы хотите? Мы все наслушались планов Асаддама насчет Нового Порядка Мортрополиса. И я спрашиваю вас — это именно то, что вам нужно? Вам нужны помпезные уличные празднества, имеющие своей целью лишь показать его превосходство над вами? Вам охота, чтобы он добился от вас подчинения и пресмыкательства с одной лишь целью снискать благоволение повелителя скверны д'Авадона? — прокричал Бубуш, переходя прямиком к самому уязвимому месту всего менеджерства Асаддама.
Далекое мучительное эхо загрохотало с балкона тринадцатого этажа. Бубуш намеренно его проигнорировал.
— Так что же он сделал для вас, братва? Зачем вы так напрягались и страдали? Что в этом состоянии полного хаоса можно было произвести? Разве до избрания Асаддама не было лучше? — Внутренне Бубуш возбужденно бурлил, чуя пробуждение первых сомнений и эмбрионических шевелений гражданского беспокойства. — Будь подопечные Шейтана способны сейчас вас увидеть, какое впечатление они бы от этого зрелища получили?
Асаддам ревел с балкона что-то невразумительное, перегибаясь через его край. По его жестам легко было понять, что развитие ситуации его, мягко говоря, не радует. Наконец, выбив копытом искру, он развернулся и с злобным рыком выбежал с балкона. Пока главный менеджер грохотал вниз по лестнице, все мысли о д'Авадоне бесцеремонно отталкивались на задворки его разума.
Самым что ни на есть любопытными образом, в странном извиве иронической справедливости, повелитель скверны д'Авадон в этот же самый момент старательно отталкивал на задворки своего разума все мысли об Асаддаме и грядущей мортрополитанской инспекции. Тридцатифутовые крылья Гарпи мощно махали в уаддском воздухе, с кажущейся легкостью пробиваясь сквозь перекрестные потоки и багровые облачные гряды. Щуря глаза под защитными очками, д'Авадон оглядывал свое подземное царство. Отсюда, сверху, почти от самой страхосферы, все выглядело таким манящим и привлекательным. Повелитель скверны не видел ни одной из плотно спрессованных грязных толп, что всю вечность слонялись от муки к муке. Эти толпы страдающих душ попросту оскверняли славу Уадда. И д'Авадону вдруг захотелось вечно оставаться здесь. Здесь, где были только он и его любимая птеродактилица, что привольно ныряла и парила, трепеща на прозрачных крыльях восторга. Но он знал, что вечно оставаться здесь ему, к сожалению, нельзя. Инспекция призывала. Повелитель скверны должен был спуститься туда.
10
Все знали, что Мортрополис являлся демократическим городом. А раз так, то все его граждане были совершенно свободны отправлять свое право на свободу слова согласно принципу «один демон — один голос». Теперь, однако, упомянутый принцип содержал в себе одно дополнительное слово. Теперь это был принцип «один главный демон — один голос», и всякое отклонение от этого голоса, неприятие или повторение его любым демоном, кроме самого Асаддама, каралось жестокой поркой и исправительными работами.