Острие ножа коснулось старушечьего подбородка, заставило запрокинуть голову. В глазах метался ужас.
— Там… — Она подняла руку и тут же бессильно уронила ее. — Там, в ящике стола… Сберкнижки… Моя и мужа.
— Да вы что, сдурели, мадам?! На черта мне ваши сберкнижки? Мне наличность нужна! Понятно? Наличность!
— Там же… — сдавленный голос хозяйки дома упал до шепота, — в ящике… Рублей пятьдесят…
У нее подогнулись колени. Блондин подхватил безвольно обвисшее тело, оттащил в кресло.
— Черт бы тебя побрал, карга старая!
Старуха лежала в кресле, не двигаясь и закатив глаза.
Вагон был международный. «Вампир» понял это, как только вошел в коридор. Мысленно выругался и торопливо зашагал по мягкой ковровой дорожке. Дверь третьего от тамбура купе была приоткрыта. Заглянуть? Он поколебался секунду и легонько толкнул дверь. Дохнуло теплом, ароматом дорогих духов. И — как гром с ясного неба — ироничное:
— Добрый вечер!
«Вампир» вздрогнул, застыл на пороге.
— Входите, что же вы!
Голос был женский, с едва заметной хрипотцой, приветливый. Щелкнул выключатель. На столике у окна засветилась лампа под зеленым абажуром. Женщина полулежала на мягком диване. Обращенное к нему лицо обрамляли волнистые тонкие локоны.
Под цветастым покрывалом угадывались очертания стройных полноватых ног. Второй диван пустовал. «Вампир» вошел и прикрыл за собой дверь.
— Ошиблись купе?
Он отрицательно качнул головой.
— Вагоном!
— Откровенно! — Уголки ярко накрашенных губ изогнулись в усмешке. — Но это вам чести не делает. Могли бы и соврать, будто искали именно меня. Хотите коньяку?
Только теперь он понял, что женщина пьяна, и пригляделся к ней более внимательно. Не первой молодости, но сохранилась неплохо. Пожалуй, даже совсем неплохо. И явно жаждет приключений.
— Так хотите или нет, рыцарь печального образа?
— Это я-то? — Он решил играть простачка.
— Вы-то, мы-то. — Женщина села, опустив ноги с дивана, и потянулась. — Хоть какое-то развлечение. Представляете? От самого Владивостока одна еду.
— Понятное дело, — поддакнул он. — Женщине одной никак нельзя.
— Сократ! — хохотнула женщина и, нагнувшись, достала из дорожной сумки початую бутылку коньяка и плитку шоколада. Кивком указала на стаканы из-под чая. Пойдут, рыцарь? Можете сполоснуть коньяком.
Старуха не лгала: он обшарил всю квартиру, но денег не обнаружил. Пробежал глазами сберкнижки. На одной значилось тридцать тысяч рублей, на другой — восемнадцать тысяч. Он скрежетнул зубами и швырнул их обратно в ящик стола. Выволок из-под кровати в спальне два чемодана, вывалил содержимое прямо на пол и принялся набивать в них наиболее ценные на его взгляд вещи: каракулевую шубу, меховую мужскую шапку, шкурку чернобурой лисицы, горжетку из песца, полдюжины серебряных подстаканников, перстень с алмазом, изящную диадему, украшенную бриллиантами, пару отрезов, дамские золотые часики-медальон. С трудом запер чемоданы, выпрямился, поднял руку, чтобы вытереть выступивший на лбу пот, и замер, почувствовав на себе чей-то взгляд. Медленно опустил правую руку в карман, нащупал нож и стремительно обернулся, готовый отразить нападение…
То была всего лишь старуха-хозяйка. По-прежнему неподвижно сидя в кресле она смотрела на него, и глаза ее были полны ужаса, мольбы и недоумения.
— Маманя, — слово сорвалось с языка непроизвольно, и он вдруг с удивлением ощутил, как шевельнулись в душе давно позабытые чувства: жалость вперемешку с презрительным состраданием. — Я ухожу, маманя. А чтобы вы тут без меня глупостей не натворили, придется вас связать. Где бельевая веревка?
— За дверью, в передней, — прошептала хозяйка.
Он отрезал от веревки два куска нужной длины, связал ей руки и ноги. Пошел в спальню, взял из разворошенной груды белья салфетку, вытер лицо. Со второй салфеткой: в руке вернулся к хозяйке.
— Откройте рот.
— Зачем? — еле слышно прошелестела старуха.
— Придется вам некоторое время посидеть с заткнутым ртом, маманя. — Проклятое слово словно приклеилось к языку. — Вдруг звать на помощь надумаете?
— Не надо, прошу вас. — Старуха умоляюще смотрела на него снизу вверх. — Я буду молчать. Обещаю вам. У меня гайморит, понимаете? И больное сердце. Пожалуйста, не надо…
Он вдруг понял, что не станет запихивать ей кляп в рот. Не сможет себя пересилить. Такое с ним происходило впервые. И, кляня себя последними словами, он, издеваясь то ли над ней, то ли над самим собой, предложил: