Лайла, к его удивлению, плакала, он услышал ее тихие рыдания и удивился, но не успел решить, как к этому относиться, потому что оказался на террасе, выходившей на Кэдоган-Плэйс. В лунном свете перед ним блестели клавиши. Он уселся поудобнее и сделал большой глоток виски. Это было превосходное виски – самое лучшее, и легко пилось, но его желудок не привык к крепкому. Когда его горло перестало драть, он сделал еще глоток. И еще.
И начал играть.
Нажимая на клавиши сильными пальцами, останавливался только за тем, чтобы еще хлебнуть виски. Кэдоган-Плэйс выглядела так красиво в лунном свете. Один, отделенный от спальни закрытой дверью, он играл и размышлял, почему был так жесток с Лайлой и какой бы она испытала шок, прочитав его мысли о разводе, о том, что он серьезно задумал оставить ее, и вдруг, когда ему удалось особенно прекрасное арпеджио, Эймоса поразила вся тривиальность, незначительность их отношений. К тому времени бутылка наполовину опустела, и он представлял себя Бетховеном, играющим музыку, которую никто не слышит кроме него, и если ты подобен Бетховену, то ничто на свете не должно иметь значения, ведь он артист, так сказал доктор Маркс. Он продолжал в упоении играть, иногда прикладываясь к бутылке, и ничто на свете его больше не волновало – Эймоса Ван Бетховена, ни луна, ни светлеющее небо, ни короткий душ, ни утреннее солнце.
Записка Лайлы никак не поддавалась прочтению. Хотя ее почерк оставался таким, как всегда, – крупные и ровные буквы. Глаза Эймоса отказывались читать. Он побрел в ванную и там подставил голову под душ. Так сильно он не напивался с той ночи, когда было первое представление «Фрэнси», но тогда ему просто стало весело. Он закрыл кран и пошел обратно. Теперь слова с трудом сфокусировались.
«Эймос, от тебя разит как из бочки. Постараюсь держать Джессику подальше от тебя так долго, как смогу. Мы ушли в Баттерси-парк, будем там по крайней мере до ленча. Постарайся выглядеть прилично к нашему возвращению.
Л.».
Эймос вспыхнул. Мерзавка. Самая настоящая стерва. Она ненавидела аттракционы, наша старушка Лайла, но сейчас отправилась в Баттерси-парк лишь за тем, чтобы привлечь ребенка на свою сторону. Ведь именно Эймос должен был повести дочь в Баттерси-парк. Он обещал, рассказывал, клялся, и теперь у него украли возможность сделать дочери подарок.
Обессиленный вспышкой ярости, опустился на стул, надеясь, что рассеется пелена перед глазами. Наконец с трудом по стенке добрался до ванной, открыл душ на полную мощь и уселся в ванне, подставив голову под струи воды. Нащупал затычку и стал закрывать сток, но затычка не слушалась и, основательно повозившись, сообразил, что она просто не подходит по размеру. Лайла, вероятно, сменила ее перед уходом, чтобы окончательно свести его с ума.
Наконец справился и долго сидел неподвижно, вода каскадами падала с головы на плечи, ванна постепенно наполнялась. Когда наполнилась, он лег, вода при этом выплеснулась через край на плитку пола. Но при всем желании он не смог бы оставаться долго в воде – он всегда панически боялся утонуть. Встал, вытерся, увидел на часах время – почти двенадцать, быстро оделся и написал свою записку.
«Ушел по магазинам».
Вышел из отеля и на метро поехал в собор Святого Павла.
Внутри собора опять поразила прохлада. Он спросил женщину, продававшую у входа сувениры, где находится отдел находок или что-то в этом роде. Она направила его вдоль южного прохода к двери с надписью «Служебная». Эймос постучал, не дождавшись ответа, постучал сильнее. Проходивший мимо священник спросил:
– Могу чем-нибудь помочь вам, сэр?
– Мне нужно бюро находок. Мне сказали, здесь такое есть.
– Все верно, сэр. Но сейчас там никого нет, все ушли на ленч.
– Когда они вернутся?
– Думаю, не позже половины второго.
Эймос взглянул на часы:
– Благодарю. Большое спасибо.
Священник кивнул и отошел. Эймос задумался. Каким образом провести пятьдесят пять минут, чтобы не свихнуться? Решил перекусить, в желудке ощущалась пустота, и направился к выходу, но по пути опять увидел картину с надписью, поразившей его вчера.
Он взял стул, уселся напротив, раздумывая, что бы она могла означать. Впрочем, быстро устал от умственного напряжения, в голове все еще было туманно, слегка подташнивало. Просто сидел и смотрел на картину, где была изображена фигура, похожая на Иисуса.
В час двадцать девять он снова подошел к двери. На этот раз на его стук выглянул служитель:
– Что вам угодно, сэр?
– Простите, что беспокою вас, святой отец, но моя дочь, кажется, потеряла здесь вчера свою куклу.
– Тряпичную куклу?
– О, слава богу, вы ее нашли! – И глупейшим образом сделав шаг вперед, принялся трясти руку священника. – Вы и не представляете, как это мне облегчит жизнь.
Священник покраснел:
– Мне ужасно жаль, ее не нашли пока, видите ли, это я с вами говорил вчера по телефону. Вчера вечером.
– Ничего, – сказал Эймос, – ничего страшного.
– Можете взглянуть сами, нам не приносили ничего похожего на куклу.
– Не возражаете?
Служитель посторонился и сделал приглашающий жест. Внутри Эймос увидел ряд полок.
– Мы держим здесь находки.
– Что ж, спасибо, – после краткого осмотра пустых полок произнес Эймос.
– Вы не были в бюро находок такси? Всегда есть шанс найти вещь там.
– Сейчас еду туда. – Эймос, улыбаясь, легонько помахал ему рукой и быстро покинул собор. Он не очень расстроился, потому что особенно не надеялся найти куклу в соборе. Логичнее было сначала поехать в бюро находок такси, но раз Лайла предложила искать именно там, он поехал в собор из духа противоречия.
На ступенях у входа он на минутку задержался на том месте, где вчера Лайла делала снимки. Закрыв глаза, постарался воспроизвести эту сцену и опять убедился, что на этот раз ненавистная Лайла права – у ребенка действительно в руках не было куклы, что означало, что она оставила куклу в такси и еще то, что Каддли действительно, вероятно, лежит на Ламбет-стрит, как и говорила Лайла. Довольствуясь утешительной мыслью, что именно он доставит домой куклу, Эймос сел в первое проходившее мимо свободное такси и назвал адрес. Может быть, у Лайлы хватит ума проявить пленку. Потом вспомнил, что сам дал ей «Майнокс» и, значит, проявлять еще рано.
– Приехали, приятель, – сказал шофер немного погодя.
Рассчитавшись, Эймос быстро вошел в неприглядное здание и, следуя указателю, поднялся на второй этаж, где и находилось бюро находок. В большой комнате он увидел перегородку и несколько окошек, но только на двух была надпись «Пропажи», и к каждому из них стояли небольшие очереди. Эймос подошел к ближайшему, встал в очередь и стал терпеливо ждать. Перед ним стоял типичный британец: темный костюм, котелок и все необходимые атрибуты. Две женщины, работавшие с той стороны перегородки, непрерывно переговаривались друг с другом, и Эймос подумал, что если бы они замолчали, то работа пошла бы куда быстрее. Но очередь продвигалась на удивление быстро, и вот уже британец перед Эймосом произнес: «Я забыл свой зонт в Хэймаркет в прошлую субботу. Моя жена написала на ручке фамилию Хэйворт. Черный цвет. Довольно большой. Деревянная ручка.
– Одну минуту, сэр. – Женщина исчезла за одной из стеклянных перегородок, разделявших комнату.
Эймос с восхищением смотрел на британца – как точно и кратко он изложил суть дела! Бам-бам-бам – и ни одного лишнего слова, только необходимые факты. Никакого заискивания, никакого пустословия. Хотел бы я так, думал Эймос и тут же решил, что попробует.
– Вы сказали – Хэйворт? – Женщина вернулась к окошку с пустыми руками. – Простите, ничего нет.
– Благодарю вас. – Джентльмен повернулся и пошел прочь.