Странно было слышать, каким голосом он это говорил: как будто читая лекцию перед студенческой аудиторией, а не обсуждая приближающийся финал своей жизни. И мы все, включая доктора Кроуфорда, действительно слушали его, как студенты. Или — мне вдруг пришло в голову это сравнение — как молодые врачи, призванные ассистировать профессору и с робостью внимающие его последним наставлениям перед операцией.
— Необычные обстоятельства смерти адмирала Скотт-Прайдо и те подозрения, которые привели к аресту и, в конечном счете, гибели доктора Йорк-Беннермана, никогда еще не были сколько-нибудь удовлетворительно объяснены. Сразу должен сказать, что связанная с этим тайна ни в коем случае не является настолько глубокой, чтобы ее было невозможно раскрыть в принципе. Во всяком случае, тут не было непреодолимых преград для человека, наделенного мощным интеллектом, компетентностью и желанием распутать все хитросплетения этого дела. Такового человека, однако, не нашлось ни среди полицейских, ни среди тех, кто принял на себя бремя юридической защиты доктора Беннермана. Только женская интуиция оказалась достаточно остра, чтобы ощутить, что в этом деле была допущена жестокая несправедливость. Что касается подлинных фактов, то они будут изложены только сейчас…
(При словах о тех, кто «принял на себя бремя юридической защиты», широкое лицо Мэйфилда вспыхнуло от негодования; но теперь он, как и все остальные, наклонился к ложу, желая любой ценой не пропустить ни единого слова. Стремление узнать, что произошло на самом деле, вытеснило все остальные эмоции.)
— …Первое, что я должен сказать вам сейчас: именно тогда я и доктор Беннерман работали над исследованиями, посвященными природе и свойствам растительных ядов, прежде всего — того, который добывается из корней аконита. Мы оба питали очень большие надежды по поводу лекарственных свойств этого природного алкалоида, оба работали над проблемой с одинаково истовым рвением и оба далеко продвинулись в своих экспериментах. Мной и Беннерманом двигало не одно лишь научное любопытство: у нас были основания полагать, что препараты аконита могут оказать самое успешное действие при лечении одной редкой, но смертельно опасной болезни, название которой мне сейчас не хотелось бы упоминать. Проанализировав ее симптоматику, мы пришли к выводу, что в наших руках уже находится готовое лекарство от этого загадочного недуга.
И тут наше исследование зашло в тупик. Как я уже упоминал, речь шла о весьма редком заболевании, вдобавок распространенном преимущественно в тропических странах, и, насколько нам было известно, ни в одной из госпитальных палат Англии сейчас не лечился больной с соответствующими симптомами. Это препятствие оказалось столь серьезным, что, похоже, плоды наших трудов предстоит пожать какому-нибудь случайному врачу: работающему в одной из дальних колоний, не посвятившему всего себя науке, а просто по благоприятной случайности заполучившему в свои руки нужного пациента… Но вышло так, что судьба послала нам шанс как раз в тот момент, когда мы уже были готовы отчаяться. Именно Йорк-Беннерман, торжествуя, явился ко мне в лабораторию, чтобы сказать, что его частная практика может обеспечить нам долгожданный объект.
«Представьте, — сказал он, — этот пациент — никто иной, как мой дядя: адмирал Скотт-Прайдо!»
«Ваш дядя! — в изумлении воскликнул я. — Но как это могло случиться? Где он подцепил эту хворь?!»
«Единственная возможность — во время рейда эскадры к Малабарскому берегу, где эта болезнь иногда встречается у туземцев. Эта экспедиция состоялась довольно давно, но, похоже, как раз с тех пор он и хворает, просто заболевание, протекая в скрытой форме, оставалось не диагностированным. Видимо, дядюшкина раздражительность и склонность к резкому перепаду настроения — а на это его семья жалуется уже многие годы! — в действительности порождены как раз этой причиной…»
Что ж, я тоже осмотрел адмирала, мы с коллегой Беннерманом устроили небольшой консилиум и заключили, что диагноз подтверждается. Но, к моему крайнему удивлению, после этого Йорк-Беннерман проявил самое что ни на есть крайнее и несгибаемое упрямство, категорически отказавшись от экспериментов на своем дядюшке. Напрасно я напоминал ему, что наш долг перед наукой превыше всех остальных обязанностей. Он возражал: разработанный нами препарат содержит смертельно опасный яд, а оптимальную дозу еще только предстоит определить — так что на этом этапе лекарство может причинить организму больший ущерб, чем само течение болезни. И, дескать, при таких обстоятельствах безнравственно подвергать такому испытанию больного, да еще и родственника, который доверил себя его врачебной заботе…