Михаил Кочнев
ДЕЛО ВСЕЙ РОССИИ
Роман
Часть первая
ТРИУМФАЛЬНЫЕ ВОРОТА
1
Черно-пурпуровые и буровато-зеленые цветки коренастой чемерицы густо покрыли покатый спуск сырого оврага. Над ядовитыми растениями сонно жужжало множество мух.
Из ближней липовой рощи, наполненной звоном пчел-тружениц, вышел к оврагу кряжистый загорелый до черноты однорукий старик в белой домотканой рубахе с подолом до колен, в смазанных яловичных сапогах. Через плечо у него был перекинут полосатый двухрядный мешок. За ним с холщовой сумкой на боку плелся разомлевший от зноя мальчуган лет семи-восьми, босой, в широких штанишках из холста-хряща, крашенного в ивовом корье.
— Вот так, братец ты мой Маккавейка, нынче нам с тобой посчастливило — третья, никем не початая, куртинка чемерихи! — Старик по-детски обрадованно указал на травяные заросли и, натужно крякнув, сбросил с плеча мешок. — Помалкивай да в селе никому не сказывай, где мы с тобой были, какую траву рвали, какой корень дергали.
— Ладно, дед Антон, — послушно отвечал парнишка. А зачем нам столько такой травы?
— Мы ее не про себя, а про добрых людей. Эта трава как бы святая. Ну да после об этом. Дергай знай...
— А коровам и овцам ее можно?
— И не вздумай... Корешки клади сюда, а вершки — туда.
Старик врезался в заросли чемерицы, хлестнувшей ветвистыми соцветиями по плечам, — туча мух взлетела над его головой. Маккавейка сломил высокий стебель и начал им махать на все стороны, чтобы отогнать мух, но сколько он ни махал — мухи не улетали.
— Ишь, неотвязные, — сердито проговорил мальчуган и принялся срывать черно-пурпуровые и буроватые метелки. Прямые, округлые стебли, с избытком напоенные влагой, — дождей в эту весну выпало много — хрустко ломались, сочились на сломе. Голые дугожильные листья делали это растение непривлекательным с виду.
Однорукий старик ловко выдергивал из пахучей земли бледно-белые короткие и толстые корневища, унизанные шнуровидными мочками, отряхивал и клал рядком на траву.
— Деданя, а лизнуть можно? — спросил Маккавейка.
— Корень? Или дудку? Лизни, но после выплюнь!
Мальчишка осторожно лизнул, поморщился, сплюнул и начал тереть губы кулаком.
— Горько? Жжет?
— Щиплет... Дурно во рту.
— А помнишь, нога у тебя шибко гноилась? Чем я тебя исцелил? Отваром чемеричным! Вишь ты, она какая...
Маккавейка уже по-другому поглядел на непривлекательные цветки и корни и с бо́льшим старанием принялся помогать деду. Нижние крупные листья мягко стлались, слегка взрыхленная почва прохладно рассыпалась под босыми ногами.
— Этой траве господь бог долгий век означил, — рассказывал дед Антон, хорошо знавший все, что растет и созревает на родной земле. — Вначале этот корень ежегодно лишь по одному листку выгоняет, как год — так листок. И не боле. Но зато одинокому листку отдает соки и силы многих листьев. Лет двадцать, а то и доле стоит чемеря в зеленом кафтане, и, глядишь, уже листьев на ней много, но пора цветения для нее все еще не пришла. А потом как ударит цвет по всем лугам и распадкам! Эти корни, что мы с тобой надергали, — ровесники мои, а может, и постаре. С этого долголетнего корня людям пример надо брать.
— В нем один яд...
— Яд бывает нужнее меда.
Маккавейка доверчиво глядел на Антона, но так и не понял его мудреного иносказания.
— Есть яд, крови сына господня равный... Да освятится место сие! — И Антон на все четыре стороны перекрестил полянку, опять подняв в воздух сонмище мух.
А Маккавейка вскоре почувствовал возбуждение, знать оттого, что полизал бледно-белый корень и надышался чемеричным дурманом. Во рту обильно накапливалась слюна, и он поминутно сплевывал ее.
— Посиди отдохни, — велел Антон внуку.
— Ну и чемерица, — продолжал плеваться Маккавейка.
Выгоревшие волосы на его голове были белей вологодского льна и мягче шелка. Он дивился ловкости деда, который и при одной руке на удивление споро орудовал высветленной о землю лопатой.
— Дедушка, а что это Минька соседский сказывал, будто руку тебе хрянцуз оттяпал? Пошто она ему запонадобилась?
Антон воткнул лопату в землю, рукавом рубахи вытер морщинистый выпуклый лоб.
— Хрянцуз-то хрянцузом... А руку-то, андел мой, я потерял, можно сказать, как бы по своей доброй воле...
— Как так? — удивился Маккавейка.
— Не захотелось ружье в руки брать, — присев на пригорке среди медуниц и колокольчиков, начал рассказывать Антон. — Вот как в те поры дело-то случилось... Ты еще совсем махонек был — не помнишь. Неприятель, вор, хрянцуз, пол-России разорил и к самой матушке-Москве подступил. Залетел чужеземный басурманин, сыч, в кремлевское гнездо, под золотые купола. Залететь он залетел, да жрать-то ему, собаке, вскоре стало нечего. Ни сухарика на полке, ни пыли в ларе. Вокруг каменного гнезда день и ночь красные петухи машут крыльями — пылает белокаменная со всех сторон, со всех концов. Куда ни сунется сыч из Москвы, а ему или пуля в лоб, или вилы в бок. В лесах простой народ ходит отрядами — кто с ружьем, кто с топором, этот с дубьем, а тот с вилами. Чуя погибель, взлютился сыч, посылает он своих шаромыг по селам и деревням за жратвой, за какой-нибудь — дохлятине и то рад. Последнее отнимают.