— Эту заразу занесло к нам оттуда, — царь качнул головой на западную сторону. — Живая цепь... Ее надо разрубить...
— И еще, государь, не пора ли подумать об ограничении неограниченной власти самого близкого вам человека, который представляется мне грубо вытесанным из мореного новгородского дуба. Свет находит, что многие его действия ускользают даже из-под контроля вашего величества. Он не прочь высокомерно обращаться даже с нами, великими князьями, что не может не вызвать нашего негодования.
Такого о его любимце Аракчееве никто еще не осмеливался говорить царю. Лысина у него побагровела, ерзая на мягком, обитом розовым плюшем стуле, он тупо молчал. Обеими руками пощипывал надломленные брови, будто хотел уберечь свой взгляд от встречи с взглядом Николая. Великая княгиня, воспользовавшись удобным мгновением, подмигнула супругу, чтобы он изменил тему разговора, ибо всем было давно известно, что царь воспринимает всякий непочтительный отзыв об Аракчееве как неуважение к своей особе. Николай, хотя и заметил подмигивание жены, не остановился, решив до конца высказать давно наболевшее:
— Тень от этого деревянного и чрезмерно возвеличенного вельможи падает не только на самого государя, но и на всех нас, на всю Россию...
На глазах Александра показались слезы, он их не утирал, словно тем самым хотел сказать брату, как глубоко к сердцу он принимает все его нелицеприятные слова. Но сердце царя, с молодости привыкшее к безупречному исполнению разных ролей в разных обстоятельствах, вовсе не обливалось кровью и не билось трепетней, чем в начале обеда. Он потянулся к Николаю и поцеловал его в бледную щеку.
— Ты и об этом говоришь, как будущий достойный России монарх. Спасибо тебе, будь всегда во всем и со всеми таким. Но знайте, друзья мои, — слабым голосом, как кающийся грешник, утешал царь великокняжескую чету, — нет другого человека во всем царстве более преданного и верного мне и престолу, нежели мой друг граф Алексей Андреевич Аракчеев. В России не рождалось еще такого трудолюбца неутомимого, как он. Да, Николаша, я с тобою согласен, что тень от графа Аракчеева падает на полцарства моего, но от великана и тень великая... Вместе с тем знайте, что граф Аракчеев не всевластен и не бесконтролен, и за ним, при надобности, найдется кому приглянуть. И приглядывают... А заменить мне его некем... Решительно некем... — грустно и обреченно повторил Александр. — Я его светило, он мой пожизненный спутник. Уберусь я с небосвода, там уж поступайте с ним как знаете, только не обижайте...
На нежном лице царя остались едва заметные следы от слез. Николай догадывался, что за этими слезами осталось много такого, о чем царь ему никогда не скажет.
После обеда они продолжали в гостиной начатый разговор.
— Так вот, Николаша, привыкай к будущности неизбежной, — повторил Александр.
— Добрый отзыв и милостивое слово моего благодетеля, чей один благосклонный взгляд вселяет бодрость и счастие в душу верноподданного, повелевают мне с новым усердием приняться за доверенное мне дело, — проговорил Николай. — Я буду и впредь зорко следить за всем, что происходит вокруг меня, что изумляет меня и чему я тщетно ищу причину...
— А теперь покажите мне моего тезку! — попросил Александр.
Белобрысая немка, камер-фрау, вскоре ввела за ручку курчавого двухлетнего мальчика с живыми, сообразительными глазенками навыкате, как и у Николая.
Александр наклонился, поцеловал маленького племянника в пушистые волосы, подарил ему золотую сабельку и заговорил с ним по-французски. Малыш порадовал его бойкими смешными ответами на безупречном французском языке.
— Следующий раз к этой сабле я привезу барабан! — обещал царь, прощаясь с племянником.
Николай и Александра Федоровна провожали вновь погрустневшего царя до самой коляски.
— Береги же своего ангела, — садясь в коляску, наказывал Александр.
Царь уехал из Красного Села.
Великая княгиня, когда вернулись в столовую, охватила горячими душистыми руками голову супруга и, осыпая поцелуями его щеки и твердо сжатые тонкие губы, стала поздравлять с будущим царствованием.
— Я пьянею от счастия при одной мысли о том дне, когда на твою драгоценную голову возложат корону, — лепетала она, — и ты станешь царем, а я царицей... Русской царицей... Щедроты нашего ангела-благодетеля потрясли мою душу...
Николай, любивший ласки своей жены, на этот раз довольно строго и холодно отвел ее руки от себя, упрекнув ее по-немецки:
— Восторги преждевременны... Все может измениться к худшему... Или ты не знаешь повадки цесаревича Константина? Я не верю, что он откажется от права наследовать престол... Не верю, да и советники его не одобрят такого намерения...