— А я и потрясена, и ослеплена от ждущего нас обоих счастья.
— Я же, наоборот, после всего сказанного нынче государем чувствую себя вдруг потерявшим из-под ног привычную прочную дорогу. — Искренняя тревога звучала в словах Николая. — Будто вдруг пропасть разверзлась у меня под ногами, и я падаю в эту пропасть, увлекаемый какой-то страшной, непонятной силой...
— Пойдем поцелуем нашего маленького цесаревича и поздравим его с сим столь знаменательным для нас всех днем, — позвала супруга расстроенного и озабоченного Николая.
Они направились в детскую комнату.
2
Царскосельская дорога, недавно тщательно углаженная, выровненная мужицкими лопатами, была как дворцовый пол. Ряды деревьев по обеим сторонам дороги стояли словно солдаты перед началом торжественного парада.
Походные дрожки, на диво прочные и легкие, с которыми почти никогда не расставался их хозяин, катились быстро и плавно, будто плыли по воздуху. Приятный ветерок освежал порозовевшее лицо царя. Радуясь тишине и благодати мирных полей, Александр скинул с головы надоевший ему кивер с высоким черным султаном и обнажил плешивую голову. У него было такое ощущение, будто он купался в каком-то диковинно целебном источнике.
Отдыхая, он не переставал думать о том, что уже им сделано и что предстояло сделать. Нынешний день он считал удачным, и не только по результатам линейных учений 2‑й бригады, а прежде всего потому, что удалось выбрать очень удобный и подходящий момент для столь важного разговора с братом Николаем. Теперь будет легче окончательно выбить из рук старшего брата, великого князя Константина, фактически царствующего в Польше, право наследовать престол.
Но больше всего мысль Александра занимало предупреждение, сделанное Николаем, об опасной живой цепи, что якобы тянется от одного полка к другому. Он думал о том, как и с помощью кого добраться до этой живой цепи и понаблюдать за ее делами сначала нечувствительно, а там уж, исходя из результатов наблюдения, поступить и решительно. Он боялся, что цепь эта уже разрослась так сильно, что могла опутать не только гвардейские, но и армейские полки по всей России. На юге он облюбовал себе надежное лицо и недавно вверил ему нечувствительное наблюдение за всем южным крылом армии. Это лицо не подотчетно в своих действиях никому, кроме самого царя. Об этом поручении решительно не знает никто как в царской семье, так и среди наперсников царя. Тайна была столь важна и значительна для царя, что он счел нужным держать ее в секрете даже от самого Аракчеева.
Он мысленно перебрал десятки имен генерал-адъютантов и флигель-адъютантов, чтобы выбрать из них одно лицо, которому можно было б поручить нечувствительное наблюдение за гвардией и армией на севере, и не нашел такого. Тщательность выбора объяснялась не только феноменальной мнительностью царя, но и важностью задуманного предприятия. Ведь дело шло, по существу, о создании сверхтайной полиции над тайной полицией.
Царь извлек из черного мундирного сюртука пухлую записную книжку в черном кожаном переплете, желая о чем-то свериться с нею, но едва раскрыл ее, как тут же закрыл, вспомнив, что за его спиной стоят два здоровенных ливрейных гайдука и зорко смотрят за всем, что происходит на дороге и вокруг. Хотел попросить кучера Илью спеть какую-нибудь протяжную песню, но в этот миг увидел мчащуюся ему навстречу золоченую карету с фонарем. Это скакал Аракчеев. Шестерка вороных лошадей — четыре сзади, две впереди, разгоряченные плеткой вершника, — неслась, распластав длинные гривы по ветру. На высоком облучке, держась обеими руками за железную скобу, тряслись два лакея-телохранителя графа. Александр догадался: какая-то беда случилась в столице или где-нибудь в другом месте государства. Он велел кучеру Илье остановить тройку.
Едва золоченая карета поравнялась с царскими дрожками, из дверцы, распахнутой соскочившим с облучка лакеем, как медведь из берлоги, кряхтя и жалостливо охая, вылез Аракчеев в парадном генеральском мундире и черном, с высоким султаном кивере. С продолговатого, почти прямоугольного лица его лил пот, волосы, схваченные пепельной сединой, прилипли к узенькому и низкому, словно у крупной обезьяны, лбу.
Аракчеев крикнул на своего кучера и лакеев и велел им отъехать подальше.
— А вы, гоги-магоги, заткните уши! — цыкнул он на царских гайдуков и на царского кучера Илью Байкова.
Те беспрекословно подчинились приказанию Аракчеева. Гайдуки стояли столбами за спиной сидящего в дрожках царя, заткнув уши пальцами. То же сделал и царский кучер, знавший хорошо, что слово Аракчеева бывает строже и приказательнее императорского.