4
Из Царского Села Аракчеев возвратился в первом часу пополуночи. В доме стояла гнетущая тишина, словно в необитаемом подземелье. Но никто из домашней челяди не спал. Бодрствовали и адъютанты, а вместе с ними и домашний врач. Разговаривали шепотом, ходили на цыпочках. Через каждый час раздавался похожий на стон бой часов в графском кабинете.
— Все ли готово в дорогу? — спросил граф дежурившего у парадных дверей в ожидании своего господина управляющего.
— Все готово, ваше превосходительство, — отвечал синегубый Степан Васильев, часто моргая маленькими плутовскими глазками. Говорил он тенорком и в нос. Голова его была гола, как коленка, волосы выпали после какой-то болезни. Ему было уже под шестьдесят. У него плохо разгибалась поясница, в отсутствие графа он ходил с палкой, но при графе и без палки делался расторопен. Он всю жизнь пресмыкался перед Аракчеевым и перенял от него некоторые замашки в обращении с подчиненными по дому. Челядь ненавидела и презирала его за двуличие, лицемерие, плутовство и алчность. Круглое лицо его с тоненьким острым носом всегда лоснилось, как горячий блин в масле.
— Быть всем начеку! — последовало приказание графа.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Через несколько минут в большой домашний кабинет по зову лакея явились: главный хранитель сокровищ дома — тупоумный штабс-капитан Серков, домашний врач Даллер, казначей Минут, адъютанты, капитан Матрос, и поручик Блюменталь, и Степка Васильев.
— Маршрут составлен? — спросил граф адъютантов.
— Так точно! — отвечали в один голос адъютанты. — От Грузина до Москвы и от Москвы до Чугуева.
— Поди, опять насовали много остановок в городах? — хмуро буркнул граф.
— Внесены изменения, большинство остановок предполагается в имениях у ближайших к тракту помещиков.
— Так и должно быть, зачем сорить деньги по трактирам и ресторациям при нынешней дороговизне, — выразил свое удовлетворение граф и обратился к домашнему врачу Даллеру:
— Приходно-расходная книга в оба конца готова?
— Готова, ваше превосходительство!
— Смета на обеды составлена?
— Так точно!
— Молодцом. Люблю аккуратность! Серков, пред мои светлые очи! — потребовал граф следующего домашнего челядинца.
Штабс-капитан Серков встал перед графом во фрунт.
— Реестр вещам, назначенным из моего петербургского дома вместе со мною в нынешний вояж, составлен?
— Составлен, ваше превосходительство!
— Что в нем перечислено?
— В нем перечислена посуда столовая, чайная и кухонная, разный прочий прибор, а также гардероб и белье вашего превосходительства!
— Номера вещам не забыл вписать в реестр?
— Никак нет, ваше превосходительство, не забыл. Вещи записаны в точном соответствии с домовыми номерами, которые проставлены вашей собственною ручкой в генеральной описи по петербургскому дому.
— А точное обозначение веса серебряным вещам выставлено в реестре подорожном?
— Выставлено, ваше превосходительство!
— Ну-ка, читай, что ты там назначил в вояж, — приказал Аракчеев, откинувшись на спинку кресла.
Серков читал по реестру:
— В казенном ящике, сзади под сиденьем, между прочим имуществом взяты четыре ложки столовые серебряные весом: в первой — восемнадцать с половиною золотников, во второй — восемнадцать и одна четверть золотника, в третьей — десять с половиною золотников и в четвертой — восемнадцать золотников.
— Чарку вызолоченную, без которой мне и пир не в пир, не забыл? — спросил граф.
— Не забыл, ваше превосходительство, вот записана чарка серебряная, внутри вызолоченная, с буквицами «Н.Ф.», весом девятнадцать с половиною золотников!
— Я и без твоей записи помню, что в этой рюмке, царице моего пиршественного стола, девятнадцать с половиною золотников! А что взял в вояж из моего гардероба?
— Взято в вояж, — читал Серков, — мундир общий армейский, сшитый в Грузине пятнадцатого июня 1818 года, — один; панталонов темно-зеленых — одне, сшиты в Грузине пятнадцатого июня 1815 года, а другие двадцать девятого июня того же года — две пары; сапогов форменных, сшитых — одне двадцать первого августа 1817 года, а другие восемнадцатого августа 1818 года — две пары.
Более часа продолжалось чтение реестра вещам, отобранным в вояж и в чемоданах и коробьях уже уложенным по экипажам, но Аракчеев, после чтения реестра, захотел сам лично сделать смотр всем перечисленным вещам.
Смотр этот продолжался почти до самого рассвета. И пока граф звенел вызолоченными рюмочками, серебряными ножами и вилками, пока перекладывал с места на место мундиры, панталоны и рубашки, никто не смел вздохнуть полной грудью. Никакого, даже самого малейшего отступления от реестра он не обнаружил.