Сквозь беспрерывно напирающие тучи солнце весь день так и не могло пробиться. Дождь то ослабевал, то вдруг усиливался до ливня, дробно стучал о крышу и стены кареты, будто небо под залпы грома обстреливало ее картечью.
Аракчеев умолк, мысленно занявшись ревизией расходов, что были сделаны казначеем на продукты за истекший день. «Людской обед обошелся ровно в два рубля — дорого. Обманывает, подлец. Как бы мне его прищучить? И цыпляты с рябчиком не стоят того, что он записал... Сколько кувшину по воду ни ходить, а утопленному быть».
Вдали, за переменчивой дождевой сеткой, показался Орел.
Навстречу, расплескивая лужи, неслась тройка, запряженная в фельдъегерские дрожки, в которых сидел весь обрызганный грязью тот самый офицер поселенных войск, который привозил в Петербург от Лисаневича первое донесение о волнении в Чугуеве. На нем была серая шинель и широкополая шляпа. Осадив измученных лошадей, он выпрыгнул из дрожек и прямо по лужам подбежал к остановившейся карете Аракчеева.
— Ты куда? — спросил Аракчеев, высунувшись из приотворенной дверцы.
— С донесением от генерал-лейтенанта Лисаневича государю в собственные руки, — ответил нарочный.
— Давай сюда твое донесение. Что государевы, что мои руки — не все ли равно для России, — надменно произнес Аракчеев.
Нарочный не решался нарушить приказание своего непосредственного начальника и потому мешкал с вручением засургученного пакета в руки Аракчееву.
— Ты глух, братец, или от рожденья глуп? — зловеще спросил Аракчеев. — Или хочешь, чтобы я распорядился для тебя вторую обедню отслужить?
Нарочный немедленно раскрыл кожаную сумку и отдал пакет Аракчееву. Тот, не глянув на пакет, положил его под себя на сиденье.
— Рассказывай, что там у вас, у дураков, творится? — грубо приказал Аракчеев.
— Беспорядки в Чугуеве умножаются, ныне весь Чугуевский округ пришел в неповиновение, — докладывал нарочный офицер. — Число бунтовщиков не поддается и приблизительному учету. В округе Таганрогского уланского полка сильное волнение, все коренные жители пришли также в совершенное неповиновение. Бог знает чем все может кончиться...
— А кончится тем, что всех вас я велю прогнать сквозь шпицрутены по двенадцати раз... Беспорядки умножились, а твой Лисаневич только тем и занимается, что мух у себя на носу кивером щелкает да строчит донесения... Чернильные генералы, бумажные полководцы.
— Видя повсеместное умножение беспорядков, господин генерал-лейтенант Лисаневич потребовал из Полтавы еще два полка пехоты, — сказал нарочный.
— Храбрецы чугуевские и полтавские, не про вас ли на Руси сказано: молодец — против овец, а против молодца — сам овца, — сквозь зубы невнятно пробормотал Аракчеев. — С чего началось сие малозначительное неустройство?
— Поселяне отказались косить казенное сено для полковых лошадей, которого требуется более ста тридцати тысяч пудов. Не хотят отрываться от своего хозяйства.
Аракчеев приказал:
— Скачи вперед и знай, что если я тебя догоню, то сорву с тебя офицерские знаки, всыплю горячих тысячи две и отправлю на каторжные галеры... Чтобы к моему приезду в Харьков Лисаневич был там.
Нарочный как полоумный бросился к своему экипажу, тотчас повернул тройку и помчался во весь дух, словно за ним гналась нечистая сила.
5
В Харькове шумела народная ярмарка, открывшаяся накануне. Будто состязаясь в трудолюбии и искусстве, как добрые сестры, Россия и Украина привезли на это торжище все, что только продается и покупается. Тысячи и тысячи купцов и покупателей съехались сюда из разных ближних и отдаленных городов. Знаменитое Харьковское торжище имело оборот до двадцати пяти миллионов рублей.