— До военных поселений наш Чугуевский уланский полк жил-поживал, ни горя, ни печали не знавал, — сказал Астах Татаринов. — Имелись у нас полковые земли для раздачи в пользование чугуевским поселянам. Отставные офицеры тоже садились на эту землю, им отводили участки. На этих участках многие отставные и пустили глубокий корень — построились, обзавелись хозяйством... Аракчеев своей железной метлой всех сметает, нет пощады и отставным укоренившимся офицерам, лишил их земельных наделов и выгнал в другие округа. Все, сукин сын, оказенил. Из вольного чугуевского казака задумал сделать казенного дурака. Будто в мертвое царство всех нас поселили. Только и видим: побои, палки, брань, муштру. Не успел младенец на белый свет появиться, а ему уж мундир готов. Ни промыслу, ни торговле не стало простору. Каждый шаг казака на учете у начальства. Да разве так может жить человек? Уже и над детьми своими мы не вольны больше, и они с младенчества стали казенной собственностью. Да мы их, детей наших, и в домах своих не видим — с утра и до вечера муштруют их то в военной школе, то на учебном плацу. Дочь отдавай замуж не за того, кто ей мил и люб, а за того, на кого начальство укажет, женихов и невест делят по жребию... Во всем свете не встретишь такого измывательства над человеком, какое ныне у нас...
— Уж чему — собственной печи, в которой щи себе варим, поселенный казак перестал быть хозяином: с весны в каждом доме печь осмотрена и опечатана, с ранней весны и до поздней осени казак под страхом смертного наказания не должен разводить огня в собственном очаге, — сплюнув, ядрено выругался Санжара. — Что это, дурь чья-то или издевательство над людьми?
— Где же хозяйки готовят обед для семьи? — спросил Рылеев.
— Как дикари, устраиваем времянки каждый у себя во дворе...
В трактир зашли трое инвалидов-казаков. Гудз назвал их Рылееву.
— Рябой — это Максим Бордак, который без уха — Андрей Тыслюк, а начисто беззубый — Семен Казаков. Людишки так себе...
Инвалиды подошли к столу, поздоровались.
— Что третьего дни не были на кругу? — холодно спросил Гудз.
— Сыновья наши взамен нас были, — ответил Бордак, прицеливаясь одним глазом к графинам, что стояли на столе.
— Сыновья ваши глупы. Чтобы такое дело решать, надо было самим приходить, — упрекнул Санжара. — Вы, все трое, стали похожи не на казаков, а на бирюков. Потому вам и делать за нашим столом нечего. Не наливай им, господин подпоручик, — остановил Санжара Рылеева, который собрался было и этих казаков пригласить в компанию. — Они уж не впервой откалываются, все хотят выслужиться перед паскудой Федькой Саловым, чугуевским комендантишкой.
— Семь чирьев тебе на язык, Санжара, за твои напрасные слова, да столько же болятков вот на это место, — Бордак шлепнул себя по заду. — Сам ты первая в Чугуеве выслуга, а на других ссылаешься. Мы и не собирались угощаться за одним столом с тобой.
Инвалиды отошли и сели за свободный стол, около окна, из которого была видна часть кишевшей народом базарной площади.
— Эй, половой, где ты там? — хрипло позвал длинновязый Тыслюк. — Сковородку на головку — галопом во все четыре копыта к нашему столу!
Инвалиды оказались задиристыми, языкастыми, они долго разговаривали с половым, а сами все старались зацепить словом Санжару или Гудза.
В трактир вошли чугуевский комендант полковник Салов и чугуевский полицмейстер. Их сопровождал белобрысый ротмистр.
— Вы чего по ресторациям шастаете? — начальственно спросил Салов инвалидов, едва успевших пропустить по первой чарке.
— На ярманку приехали, господин комендант, — ответил Бордак.
— А кто разрешил? Почему без рапорта?
— Разве инвалидам, как и строевым, запрещается отлучка от дома на короткий срок? — удивленно спросил Тыслюк.
— Хотя вы являетесь и инвалидами, но по инструкции обязаны пребывать в наличии при поселении. Заканчивайте свое пированье и без всякой задержки дуйте в Чугуев! Приказано всем чугуевским находиться в наличности по случаю важного дела. И чтобы я вас здесь больше не видел, ежели не хотите подарить свою инвалидную кожу моему денщику на сапоги.
— Слушаемся, — вразнобой ответили инвалиды и принялись наскоро завершать обед.
С той же начальственной осанкой полковник остановился около стола, за которым угощалась шумная компания отставных казаков. Увидев среди них незнакомых ему людей, он несколько снизил тон.