Санжара и Гудз, не обращая внимания на то, что вокруг них могли лепиться трактирные шпионы, затянули песню о батьке Богдане Хмельницком. Рылеев, уже основательно освоивший украинский язык, запел вместе с ними.
7
Украинско-слободский губернатор Муратов был ставленником и клевретом графа Аракчеева. Шестой год правил он в Харькове. Из каждого наезда Аракчеева на Украину Муратов старался извлечь какую-нибудь пользу для себя, а поэтому встречал временщика с царскими почестями. Губернатор знал по своему опыту, что государь лишь утверждает своей подписью назначение послов, министров, губернаторов, а подбирает и выдвигает их один человек во всей России — граф Аракчеев.
С многочисленной свитой, под охраной конного отряда Муратов встретил аракчеевский поезд на станции в тридцати верстах от Харькова, поднес графу на расшитом украинскими узорами рушнике хлеб-соль. Другая депутация с хлебом-солью дежурила у въезда в город. Но мимо нее Аракчеев проскакал, не открыв дверцы кареты.
За неделю до приезда графа в Харьков среди самых богатых купцов города были проведены тайные сборы на подарки для него. Все это делалось Муратовым через губернских влиятельных чиновников, сам же он хотел остаться в тени, чтобы выдать эти дары за знак любви народной к высокому гостю.
Пышный, торжественный обед с представлением всех губернских чиновников по рангу, назначенный на день приезда, Аракчеев отменил. К столу в губернаторском доме, кроме самого хозяина, Аракчеев пригласил лишь приехавшего с ним полковника Шварца.
Они втроем обедали в огромном парадном зале, в котором обычно справлялись многолюдные торжественные приемы. Все красные вина вельможный гость велел убрать со стола, оставил лишь один графин с водкой.
Муратов, начиная обед, хотел сказать прочувствованную, заранее сочиненную по его заказу губернским секретарем здравицу в честь Аракчеева, но тот взмахом тяжелой, длинной, словно лапа гориллы, руки погасил витиеватый запев на полуслове.
— Я не за тем трясся тысячу триста двадцать девять с половиной верст от моего Грузина до твоего Харькова, чтобы ты чирикал мне в уши... Надо понимать и знать, когда кричать за упокой, когда — за здравие...
И больше он не сказал ни одного слова в продолжение всего обеда, занявшего около двух часов. Молчал Аракчеев, насупленно чавкая над тарелкой и временами купая край накрахмаленной салфетки в соусе, молчали и все остальные. Лакеи, в парадных ливреях, приближались к столу на цыпочках, будто плыли по воздуху, и так же удалялись. Аракчеев ел много, потому что последние сутки на подъезде к Харькову говел, чтобы не тратить лишних денег на харчи для себя и свиты и в надежде восполнить этот недобор за столом у губернатора. Одно непредвиденное обстоятельство нарушало спокойное течение обеда — в животе у Аракчеева скопилось много ветру, и он не знал, как от него освободиться, не покидая временно стола. В животе у него урчало, переливалось, перекатывалось, как у лошади, когда та объестся. Эта кишечная музыка была слышна не только за столом, но и по всему залу. На нее никто не обращал внимания. Аракчеев сам разливал водку по рюмкам, но делал это молча, так, словно находился за столом совершенно один. Разлив водку, он ставил графин около себя, но до рюмки не дотрагивался. Ел, чавкая. Его большие, будто из гранита выточенные, челюсти, как мельничные жернова, перетирали пищу. Потом он молчком брал рюмку, запрокидывал почти квадратную голову, широко открывал большой, как разношенная варежка, рот, выплескивал в него водку и опять обращался к еде. То же самое проделывали и Муратов с полковником Шварцем. Но у них так ловко не получалось. Муратов, решившийся было щегольнуть застольной лихостью, залил водкой свой нос и расчихался, что послужило поводом к единственной реплике во время всего обеда:
— Лить в себя лей, да государеву службу разумей... Больно уж много у нас развелось сопливых генерал-губернаторов...
— Истинно, истинно, — просипел из последних сил Муратов, утирая платком заслезившиеся глаза.
Отобедали. Аракчеев попросил Муратова проводить его до нужника. У двери нужника губернатор в течение нескольких минут нес караул вместо телохранителя.
Вернувшись в зал, Аракчеев велел развесить на стене штабную карту Харьковской и соседних с нею губерний. Это исполнил Шварц.
— Здесь Харьков, здесь Чугуев, расстояние между ними тридцать две версты... Здесь Волчанск... Тут Змиев... — тыча пальцем в карту, глубокомысленно, как бы сам с собою, рассуждал Аракчеев. — Замухрышки вы с Лисаневичем — не могли своими силами справиться, чтобы не омрачать благословенного государя нашего. Ведь каждое такое неустройство — новая рана чувствительному сердцу нашего благодетеля и ангела-миротворца.