Впереди этого грома и блеска на огненной масти жеребце отличной дрессуры ехал высокий, хорошо сложенный, умеренно тучный Александр Первый в мундире офицера Семеновского полка. Он сидел прямо, держа корпус немного вперед, а носки — в прямой линии с коленом.
А вдали, в сизоватой дымке, неясно прорезывались очертания петербургских дворцов и башен.
Еще сравнительно далеко гремели трубы и звучали фанфары, а уже все прилегающее к въезду пространство было запружено народом. Полицейские кордоны едва сдерживали нарастающий напор толпы, с обеих сторон грозившей прорвать оцепление и выплеснуться на проезжую часть.
Екатерина Федоровна с сыновьями сидела в своем роскошном экипаже. Все трое Муравьевых-Апостолов вместе с Якушкиным и Толстым успели занять место всего в двух десятках шагов от разукрашенной лентами и гирляндами Триумфальной арки. К этому сооружению сквозь непробиваемую толпу протискивался и Антон с холщовым мешочком за плечами.
За ним, крепко вцепившись в подол дедовской рубахи, влекся юркий Маккавейка. Полиция уже не церемонилась не только с обывателями, но и с господами — чины площадно ругались, толкали, пинали, оттирали вылезавших там и сям за отмелованную черту. Антон с внуком в конце концов просочились туда, куда им было желательно. Теперь они теснились около кареты Екатерины Муравьевой. Им даже было слышно, что говорят господа.
Вокруг Муравьевых-Апостолов сбилась целая офицерская группа: Илья Долгоруков, Павел Пестель, Сергей Трубецкой со своим другом Шиповым. Сюда же протиснулись и три брата Муравьевых (особая линия этого рода — Александр, Михаил, Николай).
Шесть алебастровых лошадей, наскоро вознесенных над аркой, именно потому, что они были алебастровые, невольно придавали грандиозному торжеству привкус нарочитости, какой-то условности. Пожалуй, совсем бы другие мысли и чувства навевала Триумфальная арка, если бы над нею неколебимо стояла бронзовая или чугунная шестерка. Об этом думал Сергей Муравьев-Апостол, глядя на хрупкий алебастр.
— Итак, господа, встречаем великодушного Александра! — сказал Долгоруков.
— Да, встречаем царя русского! — отозвался Матвей Муравьев-Апостол.
— Нет, господа, уже в 1813 году Александр Павлович перестал быть царем русским и обратился в императора Европы! — горделиво добавил Иван Якушкин. — Как прекрасен был он в Германии в те дни, когда решительно призывал ее ко всеобщему восстанию и вооружению! Но еще прекраснее был он, когда мы вместе с ним входили в Париж! Ведь тогда он не дал никому из союзников вытоптать те хрупкие ростки, что взошли из семян, упавших на французскую почву в 89 году!
— Пожалуй, ты прав, Иван! — поддержал Долгоруков. — Республиканец Лагарп, наставник юного Александра, ныне может быть доволен действиями своего питомца...
В сопровождении конного наряда подкатила золоченая карета и остановилась невдалеке от «муравьевской дружины». В карете чопорно восседала императрица Мария Федоровна рядом с великой княжной Анной Павловной. Их изысканные, радужно переливающиеся одежды приковали к себе завистливые взоры находившихся поблизости модниц-аристократок.
Анна Павловна была молода и привлекательна собой: ее мать, старая царица, чьи морщины и дряблость уже не могли сгладить ни лекари, ни парикмахеры, ни портные, тоже старалась молодиться: ей хотелось выглядеть лучше, чем она есть.
Сокровенная зависть к властителю-сыну и поныне не угасла в ней. В мартовскую кровавую ночь 1801 года ускользнувшая из ее рук корона, братьями Зубовыми и соучастниками их была поспешно возложена на голову Александра. Мария Федоровна до сих пор не забыла этого поражения. Ведь она когда-то не в шутку готовилась к повторению роли Екатерины Второй на российском неразборчивом престоле...
Сидящая в карете императрица была видна Антону и его внуку. У Маккавейки сильно затокало сердце: до этого царей, цариц, королей и королевичей он представлял себе только по сказкам, сказывать которые был мастер его дед, а тут вдруг подвалило увидеть живую царицу и настоящую золотую карету.
— Дедуня, а где же царь-то?
— Скоро узрим. Не отставай. Держись крепче.
— Осади, олухи! Ослы! Бараны! — раздавались окрики полиции.
Но вот во все трубы, фанфары и барабаны оглушительно рванул приблизившийся оркестр. Гром его торжественно вкатывался в столицу со стороны Ораниенбаума и расчищал запруженную зрителями дорогу для царя, для его блистательной свиты и всей 1‑й гвардейской дивизии, колоннами побатальонно следовавшей за венценосцем. Офицеры и рядовые были в парадной форме. Над пробитыми в боях медными шапками развевались знамена: