Рылеев с Бедрягой не хотели уезжать из Харькова, не дождавшись развязки чугуевской драмы. Рылеев уговаривал друга поехать в Чугуев, чтобы посмотреть и послушать чугуевцев.
Как-то раз они зашли в мануфактурную лавку, которая в этот час была почти пустая. За прилавком стоял невеселый купец в красной атласной рубахе и в черной жилетке. От нечего делать он постукивал аршином, окованным по концам медью.
На прилавке лежали грудой куски разноцветных добротных тканей. Пожилых лет покупатель в широкой шляпе, сером, смахивающем на писарский, сюртуке, вооружившись очками, держал в руке бумажку и вел торг с хозяином:
— Самбуршаль?
— К вашим услугам! Полюбуйтесь! Райский наряд получится.
— Почем?
— Четыре рублика за аршин и ни одной копейки более.
— Отмеряй девятнадцать с половиной!
Сверкая медными концами, аршин заиграл в руках у повеселевшего лавочника. Полминуты — и отрез в руках у покупателя.
— Енгершаль голубой?
— Пожалуйста, пресветлый господин! Сколько прикажете‑с?
— Сколько стоит?
— Дешевка... За такой товарец — и всего по пяти рублев и по пятидесяти копеек за аршин! Матерьица любому возрасту в украшение. Все знатные дамы покупают только у меня енгершаль — и голубой, и зеленый, и дынный... Извольте порадовать ангельской расцветкой ваш благородный понимающий глаз, — хвалил свои товары опытный торговец.
— Отмерь: енгершаль голубой — восемнадцать аршин, зеленой — двенадцать аршин, дынной — пятнадцать аршин, — велел покупатель и стал на той же бумажке подсчитывать карандашом общую сумму расхода.
Торговец тщательно завернул покупку, с поклоном вручил ее довольному гостеприимством и обходительностью господину, проводил до порога. У порога покупатель спросил:
— По вежливости видно — московский или ярославский щеголь... Угадал?
— Никак нет, вашество, не угадали... Мы недальние... Мы почесь тутошние... Из разоренного города, который ныне слезами умывается, шомполами утирается, — ответил торговец.
— Где же такой разоренный город?
— В тридцати с небольшим верстах отсюда — Чугуев. Слышали?
— Кто же вас разорил?
— За разорителем не за море ехать. Всех купцов обездолил, всех ремесленников и промышленных людей по миру пустил, будь он трижды и во веки веков проклят, подлец и мерзавец Аракчеев, сукин сын. — Купец вздохнул, бросил на прилавок аршин. — Я, изволите знать, тоже из того разоренного города изгнанный навсегда... Ну, да что говорить... Для кого изволили купить материалу: для дочек или для супруги?
— Для его превосходительства графа Аракчеева, — ответил покупатель с порога. — Что еще прикажете ему передать?
Это был домашний лекарь Аракчеева — Даллер.
— Ври больше, — не поверил торговец.
Но Даллер показал ему какой-то украшенный вензелями и двуглавым орлом билет.
— Теперь веришь?
— Ну и что, что ты домашний лекарь у этого анчихриста... Так и скажи: ни дна бы ему и ни покрышки за все благодеяния...
— Купец, хоть ты, вижу я, и чугуевский удалец, но не забывай: язык в наш век не только до Киева, но и до Сибири доведет...
Даллер покинул мануфактурную лавку, а купец, желая оставить за собою последнее слово, крикнул ему вслед:
— Сибирью не пугай, там тоже казачки Ракчея твово не жалуют!
За один такой ответ аракчеевскому слуге Рылеев загорелся желанием сделать что-нибудь доброе для этого человека. Решил купить подарок Наталье.
— Торговать так торговать! — весело обратился он к хозяину лавки. — Отмеривай и мне енгершаль голубой десять аршин!
Торговец проворно взял ножницы и поставил их на ход, чтобы отмахнуть отрез.
— Чур! — остановил его Рылеев. — Только не от этого куска, давай от другого. Не хочу от того, от которого резал Аракчееву.
Здесь же и Бедряга сделал себе покупки. Слово за слово — они познакомились с выселенцем из Чугуева.
— Как зовешься? — полюбопытствовал Рылеев.
— Зовемся запросто: Фома Ветчинкин, — ответил купец. — А то еще есть у нас Федор Ветчинкин, рядовой из хозяев, так тот брат мой, он пока что остался в Чугуеве. Будет дорога к нам в Чугуев, кланяйтесь моему брату, обещал быть на торжище, да что-то не появляется. Боюсь, уж не заарестован ли разбойниками-ракчеевцами. У него и ночевать можно, дом-то большой, старого покроя, ежели не сломали разорители.
Хотелось Рылееву продолжить дружбу с этим мужественным человеком, имевшим на все свой взгляд и умевшим свое суждение окрылить самобытным словом.
— Как думаете, господа, прикажет Ракчеев терзать меня за мое ему пожелание? — спросил Ветчинкин.