«Иван Соколов — умре.
Яков Колесников — умре».
В конце длинного списка рукою Аракчеева был подведен итог: «По 28 августа умерших по воле всевышнего 25 человек».
— Царствие им небесное, — отложив в сторону список, сказал Александр, встал и скорбно помолился на икону, висевшую на стене.
То же сделал и статс-секретарь.
Царь на какое-то время умолк, будто этим молчанием хотел почтить память замученных насмерть аракчеевскими шпицрутенами.
Потом опять зашелестел бумагами, как шелестит мышь сухой листвой.
— Господи, какие испытания, какие нечеловеческие мучения приходится переживать моему безотказному другу, — голосом страдальца заговорил Александр, держа в руках короткое письмо. — Вот, Николай Николаевич, послушайте исповедь моего друга и сами оцените его достоинства.
Представляя мои донесения о здешних делах формальными бумагами, я пишу сие письмо уже не к Государю, а к Александру Павловичу, следовательно, и открываю здесь расположение моего духа.
Происшествия, здесь бывшие, меня очень расстроили. Я не скрываю от Вас, что несколько преступников, самых злых, после наказания, законами определенного, умерли; и я от всего оного начинаю очень уставать, в чем я откровенно признаюсь перед Вами.
По важности дела я расчел о времени, что никак не могу поспеть в С.‑Петербург к отъезду Вашего Величества, а потому и отправил все мои донесения через сего нарочного, прося на оные обратить Ваше внимание и удостоить меня, прежде отъезда Вашего из С.‑Петербурга, ответом, чем успокоите мои мысли и душу...»
— Какая истинно ангельская кротость и смирение, — позволил себе сделать замечание статс-секретарь.
— Ну, как же такого не любить, Николай Николаевич? — Озабоченно повздыхав, царь заговорил так, будто перед ним сидел не статс-секретарь, а его наперсник Аракчеев: — Очень устаешь, друг и брат мой? Верю, верю тебе, ты же меня не обманешь. Заменил бы, да некем... И я устаю, но бог до сих пор не считает возможным освободить от обязанностей тяжких. Таков уж наш с тобою страдальческий крест. Укрепим души и сердца наши христианским терпением и смирением. Твое расположение духа для меня чувствительнее и дороже расположения духа всех остальных моих верноподданных. Я готов всем, чем можно только, облегчить расположение твоего духа.
Царь позвонил в колокольчик и в присутствии статс-секретаря велел безотлагательно призвать к нему гофмейстера двора, а когда тот прибыл, не впадая в какие-либо рассуждения с ним, сказал совсем не по-царски:
— Как христианин, помышляющий о благе своего ближнего, прошу митрополита распорядиться о служении заздравных молебствий в дворцовой и во всех остальных церквах о сиятельнейшем графе Алексее Андреевиче Аракчееве, уставшем на поприще служения отечеству. Передайте, пусть помолятся о просветлении омраченного тяготами возложенных на него обязанностей чувствительного духа его.
После того как безропотный гофмейстер двора удалился, Александр, не стесняясь присутствием статс-секретаря, подошел к большому настенному портрету в массивной багетовой раме, изображавшему Аракчеева в полный рост, в генеральском мундире и с кивером в длинных, как у обезьяны, опущенных до колен руках, и заговорил непритворно, как с живым:
— Друг мой, брат мой... Трудолюбец бескорыстный... Солнце красное, слава и надежда отечества... Издавна тебе известны, любезный Алексей Андреевич, искренняя моя к тебе привязанность и дружба. Опора моя и надежда отечества в час испытания, благодарю тебя искренно от чистого сердца за все труды твои. Ты устал, дух твой угнетен и скорбит под тяжестью бремени, возложенного мною на тебя... Но знай и тем утешься в скорби сей, друг мой, ни я, ни всевышний никогда не взыщут с тебя, ибо праведники не подлежат суду земному и небесному. В справедливости своей ты возвысился до деяния святого!..
Пока царь вел душедоверительную беседу с пышным и холодным изображением наперсника, статс-секретарь стоял позади царя и боялся перевести дыхание.
Царь вернулся к столу, на котором были разложены аракчеевские бумаги, и в задумчивости остановился, словно ожидая от статс-секретаря оценки только что сказанному перед портретом.
Статс-секретарь так и понял это молчание.
— Любой верноподданный вашего величества умер бы от счастия, услышав такие слова о себе...
Александр не обратил внимания на похвалу. Помолчал. Пошевелил бумагами. Благосклонно сказал, обращаясь к статс-секретарю:
— Ежели у вас будут еще какие нужные дела ко мне до возвращения их сиятельства, то присылайте.
Откланявшись, Муравьев вышел.