Царь присел к столу, написал короткое благодарственное письмо Аракчееву в Чугуев, затем велел камердинеру посмотреть в секретарской: там ли великий князь Николай.
— Там! — доложил камердинер.
Александр отворил дверь и с порога по-французски окликнул великого князя Николая:
— Ко мне?
— Нет, ваше величество, просто зашли с Михаилом поболтать в секретарской.
— Посиди у меня, послушай, как одни льстят бесстыдно царю, а другие говорят неприкрашенную правду, — проговорил Александр, обняв через плечо брата. — А сначала почитай вот эти бумаги, что прислал граф Аракчеев...
Брови Николая задвигались и серые холодные большие глаза будто выкатились еще больше. Он прочитал все бумаги, являвшие собою государственную тайну, с исключительной внимательностью и с такой же подозрительностью к каждому слову Аракчеева.
— Видите, ваше высочество, в преданности Аракчеева сомневаться не приходится, — сделал пояснение Александр. — Но ваша мысль о живой цепи, что тянется от полка к полку, в свете всего, что нашел там Аракчеев, становится неопровержимой. Не находите ли, что граф обошелся строговато?
— Не нахожу, государь! Что заслужили, то и получили, — решительно ответил Николай. — Если под руками у нас заметна расхлябанность в лучших гвардейских полках, то можно вообразить себе, что творилось и творится в каком-нибудь Таганрогском или Чугуевском уланском полку. Надо полагать, командиры там разгильдяи, пустозвоны и картежники... При тех полномочиях, какими обладает Аракчеев, я прежде всего пропустил бы через строй в тысячу человек по двенадцати раз самого дивизионного командира, всех его помощников во главе с начальником штаба поселенных войск и со всеми никуда не годными штабистами, — Николай сбился на скороговорку, голос его сделался звонким и неприятным. — Извините, государь, мою откровенность...
— Проще, Николай, проще, мы с тобою не на рауте. Мы с тобою двое. Мы с тобою братья. И будем откровенны, как и подобает братьям: без величества и без высочества, — в голосе Александра прозвучала непривычная энергия. — Ты, возможно, близок к истине, но переделывать поздно, да и неудобно перед Алексеем Андреевичем. Одобряешь ли меры, им предначертанные: комитет продолжает рассуждения о мерах окончательного наказания преступников, содержащихся под арестом в округах поселения Чугуевского и Таганрогского уланских полков... Аракчеев назначил большинство бунтовщиков к отправлению в Оренбург и в Елисаветград к графу Витту... Вот журналы следственного комитета, которые в оригинале граф подносит на высочайшую конфирмацию и, по утверждении, просит возвратить их ему для исполнения по оным... Граф неустанен: он уже приступил к осмотру прочих округов поселения 2‑й уланской дивизии с возвращением всегда на ночь в город Чугуев... Да сохранит его господь...
Николай тщательнейшим образом познакомился с журналами, подносимыми на конфирмацию, и сказал:
— В целом не возражаю. Но для примера можно было бы самых отъявленных злодеев повесить или расстрелять, это впечатлительнее, нежели шпицрутены...
— Шпицрутены выгоднее, Николай. Шпицрутенами живот преступника из власти законов земных предается во власть законов всевышнего.
— Пускай будет так, — не стал спорить Николай. — Против ссылки бунтовщиков в Оренбург не возражаю, но наводнять злодеями юг, округа едва ли следует... Непотушенные угли будут ждать благоприятного момента, чтобы вспыхнуть новым, еще более сильным пожаром.
— Да, о юге надо подумать. Я сам собираюсь проинспектировать все южные поселенные войска. Но это состоится после возвращения и подробного доклада графа. Я распорядился, чтобы во всех церквах, и прежде всего в нашей, дворцовой, и полковых, помолебствовали о здравии Алексея Андреевича, ему, должно быть, худо. Скажи об этом и брату Михаилу.
— Скажу!
— Наблюди за молебствиями в полковых церквах: ведь у графа очень много завистников и недоброжелателей.
— Наблюду. Сам буду при молебствии, но молиться за здравие Аракчеева не буду.
— Не молись, но чтобы другие молились.
— Не ручаюсь и за других. Едва ли станут молиться за здравие Аракчеева князь Голицын, князь Волконский и Закревский.
— Этих я сам приструню. Знаю, что не станут, но пускай присутствуют при литургии. Важно, чтобы было с блеском и при полной тишине и спокойствии. Нужно это, Николай, нужно...
В голосе царя теперь звучала просительность, и эта перемена не понравилась властному Николаю.
— За полнейший порядок и безупречную тишину во вверенной мне бригаде ручаюсь, — отчеканил он.
Царь отпустил Николая, через камердинера вызвал секретаря и велел ему объявить всем, дожидавшимся в секретарской, что на сегодня прием окончен.