Аракчеев приказал остановиться. Станица догорала. Не осталось ни одного дома, ни одной хижины, обойденной огнем. В огне погибла вся живность, которую не удалось взять с собою беглецам. Колодцы были разрушены. На обгорелых деревьях висело несколько трупов мужчин и женщин, казненных, нужно полагать, самими разгневанными станичниками за измену общему заговору.
Трудно было не ошалеть от такой поразительной новости — снялись с родного домовища сразу несколько тысяч человек и бросились искать себе другое место под солнцем и, может быть, другую родину.
Карета Аракчеева медленно катилась по пустынной улице между двумя валами огня и дыма. Граф смотрел на разрушение, невольно обращавшее мысль и воображение к страшным временам татаро-монгольских опустошительных набегов, но ничего не отражалось на его прямоугольном, будто из дерева наскоро вытесанном, лице.
— А здесь на самом деле жили люди? — вдруг спросил он у Клейнмихеля, сидевшего с ним в одной карете...
— Значились.
— Надо воротить, а то убегут в Турцию или в Персию, — вяло и равнодушно сказал он. — Но кого послать? Здесь все мошенники, и я не верю в их раскаяние...
— Сделайте предписание графу Витту и отправьте с нарочным, чтобы он выслал надежных людей для нахождения и водворения на прежнее место самовольных бунтовщиков, — подсказал Клейнмихель.
Аракчеев обрадовался такой подсказке: представляется еще одна возможность поставить графа Витта в затруднительное положение. Тут же, среди горящих развалин, он собственноручно написал звучавшую как приказ просьбу графу Витту и снарядил нарочного в Елисаветград.
От станции повернули к Волчанску. И опять, откуда ни возьмись, черный ворон верст семь добровольно сопровождал бешено мчавшийся поезд. Он летел низко над землей и каркал, каркал... Каркал до самой дубовой рощи, что длинной полосой зеленела на холмах.
Проехали рощу. Навстречу поезду среди равнинного неубранного поля шла унылая толпа женщин. Их было много, больше тысячи, пожалуй. Передние несли на руках большую икону в серебряном окладе, опоясанную вышитым полотенцем. Перед иконой шагала дюжина семилетних мальчиков в мундирах поселенных войск. В руках у них теплились зажженные свечи. Они шли медленно, плавно, прикрывая ладонями огоньки свеч. Женщины пели молитву, пение напоминало плач. Встреча с черным поездом для них была неожиданна.
— Куда и зачем? — крикливо спросил Клейнмихель, выскочив из аракчеевской кареты.
— Чьи и куда идете? — повторил Лисаневич.
— Мы — волчанские, идем в Чугуев к главному устроителю и распорядителю, другу государя нашего графу Аракчееву со слезной и всепокорной просьбой нашей, — смиренно ответила одна из женщин, что несли икону на руках.
— О чем же просьба ваша?
— Просить на коленях будем, чтобы оставил он нам малолетних, неразумных детей наших и не угонял их от нас в Сибирь, — ответила женщина.
Аракчеев слышал весь разговор, но не вмешивался.
— Откуда вы взяли, что ваших малолетних детей собираются в Сибирь угонять? — спросил Клейнмихель.
— Слух такой из Харькова, с ярманки привезли. Пропусти уж нас, господин хороший, дай нам дойти до Чугуева, заступиться за малых безрассудных детей наших... Ну какие они царю-государю солдаты, они еще и порчишки-то не научились застегивать на все пуговицы!..
Лисаневич и Клейнмихель растерянно молчали, не зная, что делать. Аракчеев же оставался безучастным ко всему происходящему. Между тем в толпе женщин раздался плач, через минуту уже голосила вся тысячная толпа.
Аракчеев понял, что ему не отсидеться, и вылез из кареты. Сделал знак Клейнмихелю, чтобы он сказал женщинам о том, кто перед ними.
— Перед вами, матери поселенных детей, сам сиятельнейший граф генерал от инфантерии и кавалер Алексей Андреевич Аракчеев!.. Ну, или вы не слышали, что я сказал?! На колени!!
Более тысячи женщин встали на колени среди дороги перед графской каретой. Только мальчики, тепля свечи, по недогадливости своей продолжали стоять, и только строгий окрик Клейнмихеля побудил их встать на колени. Аракчеев вышел вперед, поднял руку, требуя тишины, заговорил:
— Еще не родился на Руси такой сын, чтобы был он отцов да материн. Бог, да царь, да я, друг царев, хозяева вашим сыновьям. Нам виднее, как поступить с вашими сыновьями. Никого не обидим. А надо будет — не только в Сибирь, но и подальше пошлем. А смутьянам и бунтовщикам не верьте. А кто поверит, тому плохо будет. Возвращайтесь домой!
Но женщины продолжали стоять на коленях и голосить.
— Убирайтесь! — повторил Клейнмихель.