Стоявшим на коленях было разрешено выпрямиться в полный рост. В это время на дороге появились три казака. На каждом из них был кафтан, шапка с кистью, сабля на боку и пика в руке. Один скакал впереди, двое других несколькими шагами сзади. Передний в левой поднятой руке держал пакет и громко кричал:
— От главноначальствующего южных поселенных войск генерал-лейтенанта графа Витта в собственные руки сиятельнейшему графу Аракчееву!
Казаки влетели на плац. Свита, окружавшая Аракчеева, расступилась, чтобы дать возможность гонцу передать пакет по назначению. Клейнмихель и Лисаневич в растерянности смотрели на скачущих казаков и недоумевали, почему те не замедляют бег лошадей.
— Сомкнуться и принять пакет! — крикнул Лисаневич страже, заподозрив гонцов в недобром замысле.
— Да, да, принять, — поспешно пролепетал и Аракчеев.
Перед скачущими прямо на Аракчеева казаками сомкнулась цепь конных стражников; передний казак, что держал в поднятой руке пакет, метнул пику в Аракчеева. Удар оказался очень метким, хотя и нероковым для Аракчеева, — пика, чиркнув по черепу, унесла с головы генерала пышный кивер с огромным черным султаном. И еще две казацкие пики через головы стражи полетели в окостеневшего от ужаса графа. Одна распорола рукав его мундира, чуть пониже левого плеча, другая вонзилась в грудь лошади. Лошадь сделала бешеный рывок в сторону, стряхнула с себя седока и, сделав несколько скачков с пикой в груди, рухнула...
Залубеневшие от страха губы Аракчеева шевелились как у глухонемого, язык не подчинялся ему.
— Чугуевские! — возопил полковник Салов.
— Руби злодеев! Не дай скрыться! — распорядился Клейнмихель.
На смельчаков, уже повернувших с плаца, ринулась чуть ли не вся конная охрана.
Посторонним, наблюдавшим с горы, — среди них стояли Рылеев с Бедрягой — было хорошо видно, как на скаку отбивались саблями казаки от наседавших стражников, как лихо, с истинно запорожской удалью, рубились они. Дюжины две сабель сверкало в воздухе.
Рылеев, не раз бывавший в боевых переделках, не помнил такой рубки, такой отчаянной отваги. Один за другим падали из седел зарубленные казаками телохранители. Но и казакам-удальцам приходилось нелегко. Стражникам удалось обойти их, и они очутились в тесном кольце. Недешево отдавали они свою жизнь. Семь-восемь стражников уже лежали распластанные на земле. «Узнаю родной народ... Родную Русь узнаю...» — мысленно повторял Рылеев, захваченный картиной отчаянной схватки. О, как он желал в эти минуты победы трем смельчакам, как хотелось ему быть с ними в одном ряду и отбиваться сталью от аракчеевских сабель!
Но вот один из троих упал... Рылеев не мог спокойно стоять на месте. Душа его кипела. Он сжимал кулаки, в душе посылая проклятия главному палачу.
И еще одна голова слетела с удалых казацких плеч. Единственный, пока оставшийся в живых, метался в сабельной западне, все еще не теряя надежды вырваться из нее и уйти в степь. Лошадь под ним и он сам будто слились в единое существо, которое крутилось и вертелось почти на одном месте, бешено отбиваясь на все стороны.
Выстрелом выбили из седла и третьего.
Народ с уступов горы стекал к плацу. Туда же направились и Рылеев с Бедрягой.
Вскоре по приказанию Клейнмихеля стражники принесли и бросили к ногам Аракчеева три удалые казацкие головы.
— Воткнуть на колья и не снимать трое суток, — распорядился Аракчеев. — Кто они, сии злодеи?
Полковник Салов, указывая на отрубленные головы, доложил:
— Все трое здешние: это вот Петр Гудз из отставных казаков, это рядовой из хозяев Прохор Лестушка, это Марко Кизим, не вошедший в состав из поселян...
Аракчеев долго глядел на мертвые головы. Хотя испуг его окончательно не прошел, он уже в душе благодарил творца за то, что ему было угодно устроить это нападение именно на него, на Аракчеева. Теперь будет о чем рассказать государю... Да так рассказать, чтобы предстать перед ним мучеником и героем.
— Звери... Какие же есть на свете звери... — пробормотал он и занес ногу в стремя, чтобы сесть на коня, услужливо уступленного ему Клейнмихелем.
Но испуг, оказалось, так расслабил мускулы во всем теле Аракчеева, что он трижды и безуспешно старался вскочить в седло... Его, поддерживая под мягкое место, подсадили Лисаневич с Клейнмихелем.
— Не забудьте снять с моего коня ковер красный, — наказал он челяди, покидая плац. — А шкуру, ежели сдохнет, принести Доллеру.