— Как какие? А приказы и инструкции по военным поселениям! — воскликнул Бестужев. — Только бы представили, а в одобрении и общем избрании я не сомневаюсь... Да и как сомневаться, если Вольное общество превращают в свою вотчину староверы Шишковы, Гречи, Измайловы...
— Приказы и инструкции принадлежат не Аракчееву, а перу его секретарей, — дополнил Рылеев. — А впрочем, чему удивляться? Если митрополит Евгений и фон Фок своими именами украшают список почетных членов Вольного общества, то почему бы не засверкать в этом созвездии и звезде Аракчеева? Недавно рассказывали, будто граф Аракчеев пригласил к себе в петербургский деревянный дом вместе графа Хвостова и Греча. В присутствии всех своих адъютантов он взял графа Хвостова за ухо и стал таскать, приговаривая: «Вот тебе, вот тебе, сенатор, за твои безделки, чтобы ты впредь был умней!» А Гречу вручил записку и сказал: «А ты, гога-магога, с этой запиской поезжай прямо к полицмейстеру Горголи, там тебя выпорют, а об исполнении пускай Горголи донесет мне рапортом!» — «Покорнейше благодарю, ваше превосходительство!» — был ответ Греча. Взял записку и поехал...
Анекдот этот, что в разных вариациях ходил по городу, совсем развеселил Бестужева.
— Правильно, бей староверов! Вольное общество должно стать нашей крепостью!
— Согласен! Но как их оттеснить?
— Прежде всего чаще ставить на обсуждение наши работы и задавать тон собраниям! А мы мало выдвигаем своих работ. Ленимся или робеем?
— Лени ни грана! Да и робким я, например, себя назвать не могу. Семья, заботы очень мешают... Батово наше — а в нем и всего-то сорок худых и добрых дворов — совсем захирело... Нищета. Поглядишь на крестьян — сердце кровью обливается... И помочь нечем, сам концы с концами не свожу. Дом наш пришел в полную ветхость, нужно запасать лесу, возиться с починкой. Доходов никаких. Службы подходящей не нахожу. Иной раз гляжу в глаза Наталии, которой я поклялся всю жизнь посвятить ее счастью, гляжу, улыбаюсь, а у самого мрачные мысли кровь леденят... Впрочем, что это я разнылся? Нос вешать, впадать в уныние и отчаяние не собираюсь, дружище! Пока жив, буду бороться за счастье.
— Твоя Наталья стоит того, чтобы посвятить ей всего себя. Ты счастливец! Ты имеешь самое высокое человеческое право, выше и приятнее которого ничего нет и не может быть — право гордиться своей женой! И я рад за тебя! За вас обоих! И за малютку вашу! Только такая, как твоя семья, и может быть у настоящего поэта! Прочное супружеское счастье — неиссякаемый источник вдохновения и оплот высокой нравственности! — Бестужев встал за спиной Рылеева, положил руки ему на плечи и стал по-мальчишески тормошить друга. — А я ветреник! Балы, обеды, танцы, театры, улыбки, томные вздохи... А любви настоящей, большой, подобной твоей, у меня нет. Бог не дает, чем-то я согрешил перед ним... О Софье я тебе рассказывал... Моя первая любовь сверкнула метеором и сгорела в падении. И вот сердце ветреника, рано во всем разочаровавшегося, ныне похоже на заброшенный дом!
— И совершенно несправедливо, Саша! — обернулся к нему Рылеев. — Какой же ты ветреник? Не то слово! Ты вовсе не ветреник, ты не находишь ничего близкого к своему идеалу и потому порой то грустишь, то дерзишь... Ветреник не может быть ни хорошим другом, ни хорошим сыном, тем более не может быть отличным офицером. А тебя твои начальники считают образцом чести!
— Начальники меня балуют... Я не заслуживаю таких поблажек. Я ветреник на самом деле. Меня и брат Николаша жучит этим неприятным словом при каждой встрече... Только все сестры мои, вот как ты, почему-то не хотят видеть во мне никаких пороков. Ну, девушкам это простительно... Брат Мишель тоже немножко балует меня и готов мне простить многое. Зато старший наш Николаша ко мне беспощаден, как и к самому себе. Он ведь у нас трудолюб, добролюб, умница, человек с настоящим характером, какого бог почему-то не дал мне... Возможно, к этому обязывает его трудная морская служба...
Бестужев помолчал. Лицо его приняло задумчивое и даже строгое выражение. Он присел к столу, посмотрел на Рылеева, взгляды их скрестились.
«Вот сейчас он скажет мне то, за чем пришел», — подумал Рылеев, застыв в нетерпеливом ожидании.
— Наш Николай замок с секретом, Коня, — тихо начал Бестужев. — Около трех лет я подозреваю его в принадлежности к тайному обществу. Все это время пытаюсь проникнуть в его священную тайну с тем, чтобы присоединиться к ним. Но все мои попытки безуспешны. Значит, он видит во мне только ветреника. А я, ей-богу, уже не такой. Вернее, был когда-то ветреником, но это кануло в Лету. А брат еще во мне сомневается. Я уверен, Коня, и брат мой Мишель такого же мнения, — у нас в Петербурге, а возможно и в других городах и весях России, существует Тайное общество, цель которого — коренное преобразование всех отраслей государственного управления. У них, принадлежащих к Тайному обществу, имеется какая-то «Зеленая книга», в ней изложены цели Общества и пути их достижения. Но я никак не нападу на верный след... А хочется напасть и быть с ними.