— Иди, Сергей! И я вместе с тобой! — вызвался Матвей.
— Прошу не делать этого... — воспротивился отец.
— Все, что касается чести нашего отца, не может быть для нас безразлично! — настаивал Сергей. — Оскорбив тебя, он оскорбил и нас...
— Сергей, образумься...
Но Сергей, держась ближе к толпящимся вдоль стены, чтобы не затеряться среди крутящихся в танце, уже пробивался в тот конец длинной залы, где среди свитских генерал-адъютантов и их жен стояли царь и царица. За Сергеем последовал его брат Матвей. Иван Матвеевич вынужден был ринуться за сыновьями, чтобы помешать им исполнить опасный замысел.
В эту минуту царь, сдав царицу на попечение князя Петра Волконского и генерал-майора Сергея Волконского, поклонившись, удалился через те же высокие двери, через которые и входил.
Иван Матвеевич с облегчением вздохнул.
6
Царица Елизавета считала Каменный остров, где она проводила большую часть времени, своим надежным убежищем от шума и повседневной придворной суеты. Здесь она предавалась воспоминаниям о своей баденской семье, о живописной долине Неккара — месте ее рождения, вспоминала свои неутешные отроческие слезы, когда ее, тринадцатилетнюю девочку, невесту русского императора, сажала с собой в карету графиня Шувалова с тем, чтобы навсегда увезти из-под неба родной Германии в холодный, неприветливый Петербург.
В тишине каменноостровского уединения Елизавета прочитала книг и журналов больше, чем все обитатели Зимнего дворца вместе взятые. Она высоко ценила сочинения Державина, Дмитриева, Жуковского, Карамзина. На нее произвели сильное впечатление и «Письма» Муравьева-Апостола.
Автор «Писем» через камергера князя Голицына уведомил царицу о своем желании лично отблагодарить ее за высочайшее благосклонное внимание к его литературным трудам. Елизавета с удовольствием приняла Ивана Матвеевича в своем небольшом, но уютном кабинете на Каменном острове. Ее беседа с писателем проходила в присутствии Голицына.
Потрясенный выходкой великого князя Николая Павловича, Иван Матвеевич не искал здесь утешения, он добивался одного — понимания его труда и устремлений духа. Для него было уже отрадно и то, что через этот порог в покои Елизаветы не заползает змея ненависти и черного недоброжелательства. Он не собирался жаловаться на Николая Павловича и даже при этой встрече не хотел упоминать его имени.
Елизавета с первого же слова ободрила своего собеседника.
— Я с истинным удовольствием читала и перечитывала все ваши «Письма», Иван Матвеевич. Они украсили «Сына отечества». Только так и мог откликнуться истинно русский писатель-патриот на поползновения завоевателя. Вы с присущей вам страстностью и красноречием развенчали врага всего человечества — Наполеона...
— Я знал все коварство этого врага еще тогда, ваше величество, когда он заносил ногу свою на трон Генриха Четвертого. Я возненавидел его с первого же дня дипломатического знакомства с ним и мыслей своих насчет него не переменял, не лебезил и не заискивал перед ним, как совсем недавно лебезили и заискивали, даже недостойно пресмыкались особы вроде нашего выборгского генерал-губернатора или короля Вюртембергского. — Это дерзкое напоминание Ивана Матвеевича было прямым ударом по старой царице Марии Федоровне. Выражение ума, понимания и обходительности на лице Елизаветы делало его речь свободной, не стесненной опасениями быть неверно понятым. — Я никогда не считал Наполеона великим человеком! Помните, как шипели на меня прислужники? Сколько голосов раздавалось против меня! И эти хулители мои смешивали два понятия, разные между собою: чрезвычайного и великого... Они не хотели заставить себя поразмыслить над тем, что человек может сделаться чрезвычайным единственно от обстоятельств. Но, чтобы истинно быть великим, надобно родиться таковым. Например, как Петр Великий.
— Вашу мысль я полностью разделяю, Иван Матвеевич! Полностью! — проговорила царица. — Вы очень верно говорите в «Письмах», что никогда обстоятельства столько не благоприятствовали человеку и никогда не бывало безумца, который бы так мало умел ими воспользоваться, как Бонапарте. Он с 1801 года мог сделаться истинным героем, великим человеком, а он предпочел стать бичом рода человеческого. И вам очень к месту поставлен вопрос: умел ли Наполеон быть великим, да не хотел или хотел, да не умел?