— Не умел! И я заключаю, что неумение его проистекало от двух причин. Во-первых, от недостатка природных дарований, во-вторых, от воскружения головы его от благоприятных обстоятельств, в которых он так и не сумел найти себя... И пускай скрежещут зубами на меня его близорукие обожатели, но я еще раз повторяю: он совершенно с ума сошел, он помешался на бредовой идее всеобщей монархии, как когда-то помешался Дон-Кихот на восстановлении странствующего рыцарства. Но и в этом случае между этими двумя лицами невозможно поставить полного знака равенства. Рыцарь Печального Образа, герой Ламанчский, был привлекательнейший добрый человек, а корсиканец, мечтающий о мировой монархии, — злодей. Цель Дон-Кихота была мечтательная, но полезная; цель злодея — и мечтательная, и пагубная. Но и это еще не все, что разнит их. Кастильянец был храбр, великодушен, чистосердечен, как младенец, а корсиканец — дерзок, лукав, подл; кастильянец в милой наивности и душевной слепоте своей принимал кукол за людей, а корсиканец — людей за кукол... Дон-Кихота нельзя не полюбить, а вспоминая Наполеона, нельзя не содрогнуться и не возненавидеть его.
— Неужели вы не находите в Бонапарте ни одной черты истинного величия? — спросил Голицын.
— Ищу и не нахожу! Все, что в последние годы служило к поражению умов, принадлежит не ему, а обстоятельствам, и только обстоятельствам, — решительно заявил Иван Матвеевич. — Вернее, той политической горячке, что трясла, подобно лихорадке, народы. То, что выдается за его собственное, — доблесть, ум, предвидение — имеет на себе печать или безумной дерзости, или зверского свирепства, или же самой низкой подлости, коварства, изуверства, обмана, лжи... Он в моих глазах, как и в глазах всей разоренной им России, был и останется навсегда тираном, злодеем, разбойником, который в безумном ослеплении вывел из Франции на Россию полмиллиона жалких рабов, развращенных им. Он — зажигатель. Он — фабрикант мертвых тел. Он обесчестил Францию и французов тем, что сделал каждого нынешнего француза синонимом чудовища, варвара, изверга...
— Всякая пылкость легко может столкнуть спорящего за грань, за черту доказуемого, — с улыбкой сказал Голицын, — но многое в ваших словах мне по душе.
— В целом, Иван Матвеевич, в «Письмах» вы ловко высекли и дерзкого корсиканца, и его приверженцев, то, что было и есть в сердце у России, высказано вами с предельной искренностью! — сказала Елизавета. — И еще развенчали бы вы с таким же искусством и страстностью австрийцев, за которых порой излишне усердно вступается наш государь. Я могла бы вам привести десятки и сотни примеров подлости австрийцев по отношению к русской армии, к самому императору нашему. — На нежном лице Елизаветы обозначились розовые пятна, она слишком была взволнована нахлынувшими и, должно быть, очень неприятными воспоминаниями. — Вот вам несколько образчиков... Помню, наступило перемирие, государь в три часа ночи, донельзя измученный, голодный, так как с утра не слезал с лошади, верхом приезжает в маленькое местечко. Здесь расположился австрийский двор со своею поклажею, кухней, кроватями. Все эти скоты в это время спали на пуховиках. Александр Павлович по свойственной ему деликатности и бережности к людям не пожелал никого беспокоить. В сопровождении графа Ливена и князя Адама вошел он в ветхую крестьянскую избу, чтобы переночевать здесь. При нем находился и его хирург Вилье. Государь более суток был голоден. Усталость, крайнее переутомление, горе, раздраженность не прошли бесследно. У него сделалась страшная схватка в желудке. Вилье был серьезно обеспокоен состоянием здоровья государя и боялся, что государь не вынесет ночи. Он накрыл государя соломой, а сам поехал в квартиру императора Франца, чтобы попросить у заведующего австрийским двором, некоего мерзавца Ламберти, немного красного вина. Ламберти и слушать не захотел.
— Государь в опасном состоянии, — повторял умоляюще Вилье.
— Поздно... Слишком поздно... Не хочу будить людей... — повторял тупо, как попугай, хранитель королевских сокровищ и покоя.
А время идет. Возмущенный Вилье потерял голову. Он готов был пристрелить этого негодяя или заколоть шпагой. Но жизнь государя дороже всего. Вилье в слезах встал на колени перед этим австрийским скотом... Буквально умаливал... Упрашивал... Все напрасно...
— Только за деньги можно достать вина, — не постыдился ответить мерзавец.
Вилье отдал все деньги, что имелись при нем. Деньги помогли ему разбудить одного лакея. Тот повел его на поиски полбутылки красного вина... Вот как австрийцы отплатили государю, своему союзнику, который жертвовал тысячами жизней своих подданных, который привел свою армию, чтобы спасти их. Вот они какие бывают, союзнички!