— Как не уйдете?
— Так и не уйду.
Бургомистр решил сокрушить прапорщика длительным высокомерным молчанием. Рылеев подождал с минуту, но терпение его иссякало, он, горячась, повторил:
— Дайте мне подводы!
Бургомистр на это ответил презрительным взглядом, что еще больше возмутило Рылеева.
— И сейчас же подымите билет, брошенный под стол! — закричал он, оскорбленный и возмущенный. — Слышите? Имейте в виду: я — при черкесской сабле и достоинство бумаги, составленной к пользе отечества, как и личное достоинство, готов защитить не только перед бургомистром, но и перед самим царем небесным!
Он схватился за позолоченный эфес сабли, украшенной темляком с кистью.
— Бургомистр, поднимите немедленно бумагу! Слышите? Иначе сейчас и вам лежать под столом, рядом с бумагой.
Сверкнула выхваченная из ножен кривая сабля. Побледневший от испуга бургомистр поспешно поднял из-под стола бумагу.
— А теперь потрудитесь прочесть предъявленный вам билет и отдать нужное распоряжение! — не убирая обнаженной сабли, приказал Рылеев.
Бургомистр трясущейся рукой безропотно написал распоряжение и отдал его Рылееву.
— Исполнив возложенный на меня служебный долг, я не премину через своего командира, господин бургомистр, просить покорнейше сделать мне надлежащее удовлетворение! — сказал Рылеев, ловко проводил саблю в ножны и покинул кабинет.
Бургомистр испуганно глядел на дверь, опасаясь возвращения гордого прапорщика.
Через несколько дней вслед за обозом с тяжелоранеными выступила в глубь России под Мценск и конноартиллерийская рота.
Подскакав к другу Миллеру, который шагом ехал обочь своего орудия, Рылеев, сияя счастливой улыбкой, сказал:
— Здравствуй, Федя, лечу вперед квартирьером. Поздравляю с возвращением в пределы коренной России.
— Не понимаю тебя, Кондратий, — пожал плечами Миллер. — Слышавши от тебя столько нелестных мнений о любезном отечестве нашем...
— Не об отечестве, а о рабстве, которое позорит наше отечество, — горячо перебил Рылеев; улыбка потухла на его лице. — Это не одно и то же. Рабство не отвратит меня от отечества, как любящего сына не отвратит от отца обида, нанесенная отцу сильным мира сего. Как полагаешь, что в сем случае надлежит делать верному любящему сыну?
В обычно спокойных темно-карих глазах Рылеева вспыхнула буйная искра; не дождавшись ответа, он дал шпоры коню и помчался в голову колонны.
3
Сверстник и однокашник Александра Первого граф Ожаровский, женатый на Анне Ивановне Муравьевой-Апостол, получил пригласительный билет, украшенный двуглавым орлом и золотыми виньетами, на дворцовый бал по случаю возвращения государя из-за границы. Всякому мало-мальски понимающему международную обстановку было ясно, что не ради увеселительных прогулок царь так часто катается в чуждые пределы.
Между графом Ожаровским и царем издавна укрепилась дружба, и никакие придворные сплетни и дрязги в течение многих лет не могли охладить ее. Граф не выходил из доверия у царя.
Аннет Ожаровская, пользовавшаяся неизменным успехом в обществе и вниманием при дворе, собиралась на бал без всякой охоты.
— Говорят, во дворце царит смертная скука, — обратилась она к стоявшему рядом мужу, пока служанка старательно укладывала ее волосы, возводя многоэтажную замысловатую прическу. Служанка почти ни слова не понимала по-французски, и поэтому при ней можно было говорить о чем угодно. — Старая царица, я слышала от Бибиковой, поедом ест Елизавету, которая месяцами не видит в глаза своего царственного супруга. Как келейница, она коротает дни в обществе Язвицкого — он совершенствует ее в русском языке. Уверяют, что она решила постричься в монахини...
Ожаровский курил длинную трубку, с улыбкой слушал Аннет и не делал никаких пояснений к ее речам.
— 14 декабря, теперь все так говорят, число несчастливое для Петербурга, — продолжала она.
— Почему?
— В этот день государь возвратился в Петербург скучен, гневен, сумрачен, и все сразу стали подражать ему: заскучали, насупились, помрачнели, сделались чопорными, — резво сыпала словами Аннет. — Ведь в России издавна в моде такое подражательство, особенно усердствуют придворные ханжи и лицемеры во главе со старой царицей... Фу, какая несимпатичная женщина! А «серый мужичок» Александр Николаевич Голицын на каждом шагу охает да вздыхает, будто опасается того, чтобы не показаться перед кем-нибудь веселым.