— Но ведь они, французские псевдоклассики, как некогда рассказывал мне мой учитель Лагарп, искони руководствуются в своих сочинениях теорией украшения природы. Что вы скажете на это?
— Я, ваше величество, давно считаю такую теорию явной бессмыслицей, — решительно заявил Иван Матвеевич, улыбнувшись.
— Почему же?
— Украшать природу, государь, невозможно. Напротив того: лишним тщанием давать несродные ей прикрасы — значит страшно искажать, портить ее. Природа во всей ее первозданной сущности, и только она одна — неиссякаемый источник вдохновения и красоты... Смешно, ваше величество, называть истинным художником слова или кисти, служителем искусства человека, который, смотря в окно на грязную парижскую улицу, описывает испещренные цветами Андалузские луга или пышно рисует цепи Пиренейских гор, глядя с чердака на Монмартр. Истинное искусство, думается мне, немыслимо без верности натуре.
Царю нельзя было отказать в умении беседовать на равном уровне и с военными, и с философами, и с учеными, и с образованнейшими писателями, какими были Гаврила Державин и Иван Муравьев-Апостол.
По-прежнему ласково улыбаясь, он обратился к Сергею:
— Вы второй сын Ивана Матвеевича?
— Второй, ваше величество!
— Мне очень много хорошего недавно рассказывал о вас граф Ожаровский, — сказал царь.
— Мне, ваше величество, посчастливилось служить в его партизанском отряде.
— Что вы скажете о нем?
— Это храбрый и умный командир.
— Когда вы служили в его отряде?
— В двенадцатом году. Я начал службу офицером Главного штаба сперва при генерале Монфреди, а потом поступил в отряд графа Ожаровского.
— Какие награды вы получили за кампанию тринадцатого года?
— За эту кампанию я получил Владимира четвертой степени и золотую шпагу за храбрость.
— А как и где закончили войну?
— Около того же времени, когда, по мысли и на иждивение Екатерины Павловны, сестры вашей, герцогини Ольденбургской, был сформирован из удельных ее крестьян егерский имени ее высочества баталион. Командиром был назначен флигель-адъютант князь Оболенский, я с чином поручика был переведен в этот баталион и командовал ротой, — коротко доложил Сергей по-французски.
— Прекрасный баталион! — воскликнул Александр. — Он отлично участвовал в Кингиштейнском, Лейпцигском и во всех других замечательных сражениях!
— Да, ваше величество, все в этом баталионе — от командира и до рядового — дрались, как и подобает драться истинным сынам отечества. Из тысячи человек возвратилось только четыреста с небольшим. В декабре 1814 года баталион был расформирован, и я, в чине штабс-капитана, получив орден святой Анны за кампанию 1814 года, переведен бессменным ординарцем к Николаю Николаевичу Раевскому, затем — командиром роты в Семеновский полк, к Потемкину.
— Везет вам, штабс-капитан, — по-доброму позавидовал царь. — Вы попадаете служить к отличнейшим начальникам! Как на подбор, все герои! А Раевский — выше всяких похвал! Ни у одного монарха в Европе не было и нет таких генералов и офицеров, каких господь вручил моему покровительству.
Сергей и его брат Матвей совсем были сбиты с толку нынешними рассуждениями царя.
— Вы где родились: в своей деревне, в Хомутце, Полтавской губернии Миргородского уезда? — досконально для чего-то расспрашивал царь, не сводя с него глаз.
— Я родился в Петербурге, в доме отца Самборского.
— Сколько же вам лет?
— Двадцать второй пошел.
— Вы помните и знаете отца Самборского?
— Помню, ваше величество. Таких людей, как священник Самборский, нельзя не помнить и не поминать добрым словом. Кроме того, он привлекал мое внимание своей оригинальностью. Его внешность как бы всегда пребывала в некотором противоречии с духовным саном — он брил себе бороду, ходил в сюртуке со звездой и в круглой шляпе...
— Андрей Афанасьевич Самборский стоит того, чтобы мы всегда вспоминали его добром, — согласился царь. — Он в молодости долгое время был священником при нашей миссии в Лондоне и только в 1781 году оставил свою заграничную службу. Это человек истинно просвещенный и большой любитель сельского хозяйства. Он, возвращаясь на родину, первый вывез из Англии многие сельскохозяйственные орудия, за что ему вечно будут благодарны наши земледельцы. Моя бабка Екатерина Вторая весьма ценила его и назначила духовником и законоучителем моим и брата моего Константина Павловича. Духовные семена, умелой рукой брошенные Самборским в наши с братом души, не пропали даром... Андрей Афанасьевич путешествовал потом по Греции, а теперь поселился на Украине, в своей деревне Каменке. Устроил для крестьян больницу, выписал на свои средства доктора и спас тамошних крестьян от появившейся в угрожающе страшных размерах лихорадки. Он во всем показывал и показывает себя как истинный христианин. — Рассказав о священнике Самборском, царь снова обратился к штабс-капитану: — Где протекло ваше детство?