— И что же он ей ответил? — спросил царь, в душе задетый столь лестным отзывом о гостеприимстве Наполеона.
— Он собственноручно написал матушке: «Покуда во Франции будет уважаться добродетель, до тех пор Муравьевой-Апостол не будет никакого притеснения». И обещание императора никем не было нарушено во все время нашего пребывания в Париже и в пределах Франции. Это еще вовсе не значило для нас и для нашей маменьки, что разрешение на наше возвращение на родину будет выдано нам без всяких помех и проволочек. Но и с отъездом нам повезло. Помогла Наполеонова свадьба... В 1809 году, когда Наполеон бракосочетался с эрцгерцогиней австрийской Луизой, наша матушка воспользовалась этим благоприятным случаем, чтобы испросить разрешение на отъезд в Россию. И нам разрешили. Мы помчались... Мы полетели...
Под Лейпцигом встретились с французским кавалерийским отрядом, который был выставлен против партизанского отряда ротмистра Шиля, который впоследствии был изрублен под Гамбургом. Французские кавалеристы нас не задержали и не обидели. Мы благополучно прибыли в Берлин и остановились в Липовой аллее. Однажды мы с мамой сидели за утренним чаем и при раскрытых окошках, вдруг слышим — вблизи раздался ружейный залп. Мы подошли к окнам и увидели ужасное зрелище: по приказанию того самого галантного Наполеона, что удивил нас недавно своей любезностью, расстреливали против королевского дворца взятых в плен нескольких кавалеристов из отряда Шиля. Прусский король со своим семейством в это время находился в Кенигсберге, а все крепости прусские были заняты французами. Пруссия лежала втоптанной в грязь сапогами Наполеона.
Сердца и мысли наши неудержимо рвались в Россию. Вот и граница... Первый, кого мы увидели на родной земле, был казак, стоявший на часах. Мы, не помня себя от радости, выскочили из кареты и бросились его обнимать. Казаки не только не любят, но и не умеют плакать. Но в этот раз, ваше величество, поверьте, я видел слезы на глазах у казака. Мы его одарили всем, чем только могли, как доброго вестника, как соотечественника, как хранителя священных рубежей отчизны! Усевшись в карету, поехали далее. И тут одна весть, что услышали мы от нашей чудесной маменьки, больно поразила нас в самую душу. Эта весть, вдруг повергшая нас в уныние, раскрыла благородство ее характера и безмерную любовь к своим детям... Ко всем к нам... — Штабс-капитан до того разволновался, что попросил у царя позволения не касаться той новости, той неожиданной вести, которая так ошеломила братьев Муравьевых-Апостолов.
Царь не настаивал на раскрытии этой семейной тайны, но счел нужным заметить:
— И грустная песня требует своего окончания. Но я вас не понуждаю...
Замечание царя привело штабс-капитана в оживление, и он счел за лучшее досказать все.
— Карета наша уже неслась по родной земле. Маменька сказала нам: «Я счастлива вами, дети мои! Я безгранично рада при виде сияющих ваших лиц, рада тому, что долгое пребывание за границей не охладило ваших чувств к священной земле отцов ваших. Но, дети мои милые, простите мне великодушно одну вину перед вами... Прощая, знайте, что сделала я эту вину по моей воле, вполне сознательно... — И тут ее глаза оросились слезами. — Пришел срок сказать мне вам всю правду о нашей родине... В ней вы найдете то, чего не знаете, чего вы не видели и о чем только слышали по рассказам да читали в книгах. В России вы найдете повсеместно рабов-земледельцев. Рабство утверждено законом. Простите меня, дети мои, за то, что я до сих пор ни разу ни одним словом не упомянула об этом. Вы жили в Европе, давно покончившей с рабством и рабами... Мужайтесь, дети мои, и веруйте в светлое, в лучшее для себя и для всего любезного отечества...»
Мы долго и скорбно молчали, а потом я спросил нашу маменьку, почему она меня и брата Матвея до пятнадцатилетнего возраста держала в полном неведении. Она ответила: «Из боязни, что упоминание о рабах растлевающе повлияет на сознание и души ваши». Об этих словах, ваше величество, я не в состоянии забыть и на один день. И в тот час, сидя в карете, я в мыслях принес клятвенное обещание всевышнему верной службой своей просвященному государю приблизить час падения рабства в любезном отечестве...
— Ваша клятва, штабс-капитан, близка моей душе. — С этими словами царь встал и поцеловал Сергея в лоб. — Я сам все время помышлял о скорейшем искоренении рабства среди моих подданных. Не за горами то время, когда в России слово «раб» останется достоянием одних историографов. И поэтому вы будете свидетелями и помощниками в моем деле. Искоренение рабства — главная цель всей моей жизни... Не торопите только меня... Дайте время, достаточное для столь грандиозного нововведения. Имейте терпение и веру в меня. И я не обману всех ваших светлых надежд и упований. В процветании и благоденствии России и всего народа русского я вижу смысл своего царствования и смысл всей моей жизни.