— Уцелел... Правда, заячьей шапки лишился, да ребро одно малость покорежили, но костоправша, наша баба деревенская, царствие ей небесное, ребро выправила и все остальное на свое место поставила, — простодушно и с полным уважением к друзьям по несчастью рассказывал Антон. — А вы, парусинщики, как сюда затрекались? За что вас морят? Взбунтовались, поди? Или по Аракчееве дурную песню спели? Ведь он, кажись, ваш сосед?
— Верно, сосед, да такой сосед, что добрее на свете нет, — отозвался Лебедев.
— Тебе, дед Антон, не повезло, а нам еще больше не запаило, — начал рассказ Вшипов. — Хотя мы и не охотились за обман-быком жареным. Война всю Россию до самого дна взбаламутила. И сейчас еще крутая волна гуляет от берега до берега и одному богу весть, когда она уляжется. Вот и мы оказались на белопенном гребне той кипучей волны... Во время нашествия неприятеля нас, мастеровых, человек полтысячи или побольше того, по предписанию генерал-губернатора новгородского, тверского и ярославского, собирались присоединить к составленному по Новгородской губернии корпусу ополчения. Что миру, то и вдовьему сыну — думали и мы воевать француза. Однако к корпусу нас почему-то не причислили, а отдали под начало новгородскому коменданту Петрову. Обучали нас воинскому артикулу, потом по высочайшему повелению по осени возвратили на парусную фабрику. Еженедельно посылали нас по очереди для содержания по городу караулов. За те месяцы, когда учили нас воинскому артикулу, не заплатили нам на фабрике ни копейки. А за мундиры, которые мы надели на себя, будучи в ополчении, всем нам назначили вычеты. На кусок хлеба для детей не осталось, и работа перестала спориться. Какая уж тут работа, если ты ночь в карауле стоишь, а днем у станка дело правишь. Навык к своему мастерству через то стали терять. Да и жить нам стало негде: фабрика, по ветхости строений, в жительстве стеснена, а все новые покои заняли ранеными и пленными французами. Кое-как рассовали нас по деревянным дырявым казармам и прочим ветхим покоям с превеликой нуждою. Пошли мы с Лебедевым к нашему директору Рербергу, чтобы заявить претензию от всех бывших ополченцев, а он нас и слушать не захотел. «Вы, говорит, у меня давно на дурном замечании! Я прикажу иметь за вами строгий присмотр, и если замечу, что подстрекаете прочих, то найду верный способ водворить спокойствие!»
Мы не убоялись его угроз. Сочтя себе за отягощение несправедливый ежемесячный вычет с каждого человека по восемьдесят одной копейке за выданный казенный мундир, стакнулись всей фабрикой пойти по начальству. Но ведь всякое начальство — канальство. Одна каналья другой отписывает, а другая каналья одним глазом смотрит в бумагу, а другим — на твой карман. А много ли в кармане у мастерового? Наконец, по общему уговору, осмелились утруждать его величество нашей всеподданнейшею просьбою. Царь-то наш, может, и не плох, да на одно ухо оглох, как раз на то, которым бог велел царю народ слушать. От царя попала наша просьба на рассмотрение господина министра графа Аракчеева. А господин Аракчеев, говорят, так приглядчиво рассматривает жалобы рабочих людей, что от его рассмотрения бумага льдом обволакивается. От графа вернулась наша бумага на рассмотрение местного начальства, того самого расканальского начальства, на которое мы жаловались.
Начальство признало нашу жалобу лжезатейной, а жалобщиков — злоумышленниками. Многих наказали шпицрутенами и палками, а шестьдесят человек в особое наказание сослали на прядильную фабрику в Архангельск, многие жены и дети остались без всякого пропитания. А вычет с нас за мундиры продолжался, и чинились прочие немалые притеснения в нарушение высочайших предписаний и регулов. Команда и на этот раз не отступилась, почитая твердо, что местным начальством обстоятельства просьбы нашей были бессовестно затемнены и нас изнуряют несправедливо.
Мы опять от всего общества написали на всевысочайшее имя другую просьбу и избрали Федота Матвеева с товарищами нашими ходоками для подачи нашей просьбы его величеству. Дело в мае было. Наняли от команды извозчика, он отвез наших ходоков до Петербурга на переменных лошадях, нанимали их от себя. Приехали наши в Петербург поутру, остановились у одного сродственника нашему парусинщику, служащего при заемном банке рядовым. Сказали ему, что приехали, мол, с полотнами.
После этого вышел Федот Матвеев на Сенную, а вслед за ним и ямщик, который их привез. Тут откуда ни возьмись присланный от фабрики экипажский работник Гришка Лексеев, да еще есть у него брат Мишка, оба такие сволочи, что убить не жалко. Признали они Матвеева и обще с ямщиком представили к надзирателю, а от него — в съезжий двор. Просьбу отобрали, а жалобщика и ямщика заковали в железа...