Не дождавшись никакого удовольствия и милости, мы по почте особо послали письменную просьбу графу Аракчееву. Но и на это никакой милости не получили. И неизвестно, каким манером наша особо написанная Аракчееву просьба возвратилась к нашему начальнику. Тут и началось...
— Команду во фрунт! — будто взбесившись, рано поутру оповестил начальник.
В воротах Адмиралтейства поставил матросов и двух унтеров да одного офицера с заряженными ружьями и тесаками наголо, будто на бунты.
— Стоять и не шевелиться до моего возвращения! — приказал, а сам поехал в город.
Стоим. Добра ждать нечего. Вскоре наехали высшие начальники: новгородский губернатор, полицмейстер, комендант.
Губернатор выкликнул по имени десятков шесть и пошел лаяться:
— Жалобщики!.. Лжезатейники!.. Злокозненные выдумщики!.. Знаю, как вы подавали государю вашу пустую просьбу, но ничего из нее не вышло, и не ожидайте никакой милости!
А начальник наш Рерберг, воздев к небу руки, говорил:
— До бога высоко, до государя далеко, и трудно до него дойти, а пойдете — не бывать милости от него.
— Где же нам милости искать, коль не у его императорского величества? — в тысячу голосов отвечали мы.
— Прикусить собачий язык, а кто не прикусит, у того велю вместе с башкой оторвать! — кричит Рерберг.
А мы все равно не умолкаем и стоим на своем:
— И еще просьбу отдадим в собственные руки государю, а справедливости добьемся!
Тут губернатор приказал драгунам по фрунту ездить и топтать нас копытами.
А Рерберг грозит нам:
— Я вас по единому человеку всех разошлю, куда ворон костей не заносит!
Поколотили нас палками, потоптали копытами, нескольких бросили в ордонанс-гауз, а многих угнали неизвестно куда, говорят так, что в Архангельск.
И тут, глядим, поскорости из Петербурга приехала комиссия. Рожь хвали в стогу, а комиссию — в гробу... Начала комиссия таскать на допрос тех, кои посажены в ордонанс-гауз. Ну, известно, у нас издавна правосудие пыточными речами подпирается. Допрашивали со всякой дерзостью и терзанием...
Но и на этот раз мы не устрашились, нашлись верные просители, постановили на собрании с третьей просьбой к государю, вспомянуть в ней и прочие нам утеснения.
Нести эту третью просьбу пришлось мне да Филату Лебедеву...
Отлучились мы с фабрики самовольно и двадцатого июля пришли в Петербург и здесь узнали, что государь и вся царская фамилия уехали в Петергоф. Делать нечего, надо ждать. Привились мы наодном постоялом дворе. Два дня прождали, а на третий пошли на Петергофскую дорогу и у кабачка ожидали на дороге государя.
Ждем, томимся, а сами не знаем, когда государь проедет. Уж больно крепко солнце припекает. Заглянули мы от нечего делать в лавочку. Пока мы были в лавочке, государь в это время прокатил мимо. Выбежали мы из лавочки, только и увидели пыль, что вьется позади царской коляски. Вот неудача-то. Но наказ мира надо выполнять.
Тут узнали мы от одного сведущего человека, что вдовствующая императрица будет проезжать в Павловск. И решили мы так: Лебедев со своей просьбой пойдет на дорогу, которая ведет в Павловск, чтобы подать нашу жалобу императрице; я же остался ожидать его у кабачка... Жду час, жду другой... Товарищ мой не возвращается. Между тем заметил я какого-то прохиндея, который что-то уж очень пристально на меня поглядывает. Думаю себе, как бы не взяли под караул, да поскорее возвратился в Петербург от греха.
На другой день отправился на Каменный остров в надежде дождаться государя. Ждал, ждал, но так и не дождался. Уж хотел убираться восвояси, но вот в девятом часу вечера увидел экипаж... Это ехала по саду государыня императрица. Я с просьбой в руках пал на колени. С запяток соскочил придворный камер-лакей, подбежал ко мне, взял просьбу и приказал идти в канцелярию. «А где она — эта канцелярия?» — стою, гадаю. Время позднее, и я решил шагать прямо на гауптвахту для переночевания и ожидания решения.
На гауптвахте меня приняли. В душе надежда затеплилась: наконец-то наша просьба попала в царские руки. Вдруг вижу перед собой придворного лакея. Вручил он мне мою просьбу и сказал:
— Оная не следует к государыне.
Огорчился я. Тут вскоре после ухода лакея приезжает сам обер-полицмейстер, записал мое имя и прозвание и велел идти в город для подачи.
Переночевав на гауптвахте, поутру вышел я и остановился у моста — все думаю, как мне довести нашу просьбу до рук самого императора. Тут подходит ко мне полицейский часовой и спрашивает:
— Что за человек?