Дело Антона Дурницына, полагаю, следует вернуть в комиссию военного суда с резолюцией Комитета министров о скорейшем возвращении сего крестьянина его законной владелице, присовокупив ее прошение, — Милорадович передал прошение Муравьевой председательствующему и, откинувшись на кресле, коротко хохотнул: — А государя я сим анекдотцем потешу, право, потешу...
Слова эти вывели Аракчеева из состояния окаменелости. Он пошевелился в кресле, крякнул и, медленно поднявшись, объявил:
— Государь император, опробовав мнение комитета о примерном наказании ослушников-мастеровых, повелеть соизволил вместо указанного в приговоре военного суда наказания каждого прогнать шпицрутенами сквозь тысячу человек и после сослать на Иркутскую суконную фабрику в рабочие... А крестьянина Антона Дурницына... — Аракчеев глухо прокашлялся, словно слова вдруг застряли у него в глотке... — понеже выявились истинные обстоятельства по его делу, примерно наказать плетьми за дерзостный обман и отослать оного на двор к госпоже его Муравьевой на ее усмотрение.
Сказав это, Аракчеев склонился над журналом Комитета министров и поставил свою подпись.
...В этот день Николай Тургенев, вернувшись домой со службы, сделал в своем дневнике запись о графе Милорадовиче, назвав его единственным из сильных мира сего, кто всей душой ненавидит рабство и готов бороться с ним.
Миновав ветхие деревянные домишки петербургской окраины, Московская дорога долго петляла по болотистой равнине. Потом местность начинала повышаться, земля становилась суше. Когда, звеня поддужными колокольцами, пролетала тройка, вставала валом за нею седая пыль и медленно оседала на придорожную траву. По обочине дороги с котомкой за плечами бодро шагал старик Антон. Позади остался суровый Петербург, впереди бугрились, насколько хватало глаз, зеленые холмы с рощами и перелесками, и от ощущения вольного простора даже воспоминания о полицейских плетях, от которых у Антона еще почесывалась спина, потеряли свою остроту. Спокойно было на душе. От барыни Екатерины Федоровны узнал Антон, что с внуком его Маккавейкой беды большой не случилось. Ногу помяло конским копытом, прихрамывает маленько, но жив остался, слава богу, еще позапрошлой зимой с порожним барским обозом отправили его домой. При содействии Екатерины Федоровны повидался старик Дурницын и с сыном Иваном, солдатом Семеновского полка. Ничего, исправно служит Иван и живет, знать, неплохо — рубль серебром дал на дорогу. Теперь все мытарства позади, теперь калачом его не заманишь в Петербург на царское угощение. Видно, царь да бояре, что лошади в паре — под которую не сунься — затопчут. Одна теперь дороженька — на родимую сторону. А там, поди-ка, и в живых его давно не числят... Придет, порасскажет, как в Петербурге с нашим братом крестьянином православным распоряжаются... Да и не только с крестьянином... Взять мастеровых парусинщиков... Тоже помытарила ребят жизнь-удавка...
Дорога взбежала на вершину холма. Остановился Антон, посмотрел назад. На горизонте, притушенный дымкой летнего дня, золотисто поблескивал шпиль Петропавловской крепости. Далекие крыши слились, образуя как бы панцирь сказочного дракона. Пастью приник дракон к Финскому заливу, а хвост исчезал в сиреневой мгле где-то в стороне Ладожского озера. Постоял Антон, перекрестился на восток, вздохнул и зашагал по обочине дороги в полуденную сторону.
10
На высоком живописном берегу полноводного Северского Донца привольно раскинулась утонувшая в тени садов слобода Белогорье.
Вековые клены и липы обступили белокаменный, с колоннами дом острогожского дворянина-домоседа Михаила Тевяшова. Вот уже много лет не выезжал Тевяшов не только в Петербург, но и в Воронеж. Жизнь в деревне не тяготила отставного, екатерининских времен, майора. В нескончаемых заботах по хозяйству проходили дни его. Одно только тревожило дружную чету Тевяшовых: подрастали две дочки, надо было подумать об их будущем. Наступала пора вывозить дочерей в свет, подбирать приличную партию.
Перед белым домом с колоннами зеленела просторная лужайка, с двух сторон охваченная старинным садом, на ней пламенели клумбы с розами, маками, георгинами. Пространство под старым могучим дубом, что взметнул свою темно-зеленую голову выше дворянского особняка, дети облюбовали для своих игр. Здесь сестры Тевяшовы нередко вместе с дворовыми подружками играли, пели песни, водили хороводы.