Буксгеведен медленно, с ленцой ответил:
— Или вы не знаете ветреника Рылеева? Рылеев самый бесполезный и нерадивый офицер в нашей роте.
— Буксгеведен прав! — вмешался Штрик, узколицый, узкоплечий молодой человек. — Никакие увещевания не действуют на Рылеева.
— Чем вы это, Штрик, докажете? Чем? — горячился Миллер, уже дважды вызывавший Штрика на дуэль в результате подобных схваток.
— Я докажу, — явился Буксгеведен на подмогу другу. — Фрунтовую службу Рылеев презирает.
— И гарнизонную ненавидит! — поддакнул Гардовский, которого в роте прозвали застежкой, одинаково годной ко всем ботфортам.
На Гардовского пошел атакой Федор Унгерн-Штенберг:
— Гардовский, постыдитесь! Или вы были глухи и слепы и не видели и не слышали всех стараний Рылеева? В городе Вертю, когда наша батарея готовилась к высочайшему смотру, Рылеев успел составить несколько записок о способах и средствах дальнейшего улучшения всего дела армейской артиллерии. В этих записках он высказал всю правду, на что не всякий генерал отважится.
— А вы их читали? — язвительно спросил Штрик.
— Читал!
— И я читал! Я согласен с моим братом! — заступился за квартирьера Григорий Унгерн-Штенберг. — И не вина Рылеева, что его записки положили под сукно.
В спор вмешался толстяк Косовский:
— Рылеев подрядился на службу к вам, немцам, и потому для него в России все дурно, все надо изменить, а как изменить, того и сам не знает.
— Верно, верно, Косовский! — шумно одобрил Буксгеведен.
— Вместо службы в строю то болеет, то сочиняет какие-то триолеты, — не переставал язвить Штрик.
— А вы, Штрик, знаете, почему он пишет? Потому, что он умнее вас, ему есть что сказать, а вам сказать нечего! — повысил голос Федя Миллер.
— Как раз все наоборот, Миллер, кому есть что сказать, те молчат, а те, кому сказать нечего, те пишут, — отбивался Штрик.
— К вашему сведению, Миллер, все элегии нашего ротного пиита я, не читая, уничтожаю, — надменно сказал Буксгеведен.
— Когда-то варвары уничтожили великий Рим, но они от того не перестали быть варварами, — не сдавался Миллер.
К спорящим подошел Сухозанет, которого Тевяшов успел ознакомить с расположением покоев в двухэтажном городском доме с мезонином и двумя флигелями. Миллер, взволнованный спором, обратился к старшему командиру:
— Скажите, Иван Онуфриевич, когда наша батарея из Виленской губернии выступила в Орловскую и Рылеев был назначен на квартирьера, как он исполнял свои обязанности?
Сухозанет хитро улыбнулся, помедлив, ответил:
— Вы все тому нелицеприятные свидетели.
— Исполнял весьма добросовестно! — враз твердо сказали братья Унгерн-Штенберги.
Неприятели Рылеева промолчали. Один Штрик не унимался:
— Рылеев — скрытный человек. Гордый гений... Ха, ха... Вития! На сочинениях Державина помешался. Хочет быть вторым Державиным... Но слишком высоко метит...
Нежное, как у девушки, лицо Миллера покрылось румянцем, он угрожающе, хотя и без жестов и крика сказал:
— Желая вам добра, господин Штрик, я советую в словах и выражениях впредь быть осторожней, иначе ваше новоселье ознаменуется третьим с вами поединком. А вы, кстати, не в пример Рылееву, стреляете неважнецки как из пушки, так и из пистолета.
Миллер говорил правду — по меткости стрельбы из любого рода оружия никто в роте не мог поспорить с Рылеевым.
— Уж не думает ли Федя Маленький меня запугать?
Штрик встал, выпятив грудь. Поднялся и Миллер. Друг против друга стояли: ни дать ни взять два петуха.
— Прошу прекратить препирательства, господа! — строго прикрикнул Сухозанет. Оба молодых офицера сели на свои места.
— Во избежание подобных столкновений, — сказал Буксгеведен, — было бы полезно перевести прапорщика Рылеева — ради его же блага — в другой род службы.
— Не так-то просто... Три мои представления остались без последствий, — ответил Сухозанет.
— Почему же, Иван Онуфриевич?
— Инспектор артиллерии барон Меллер-Закомельский повелел оставить Рылеева при батарее, — ответил Сухозанет, пошевелив широкими плечами.
— Барон Меллер-Закомельский? Чем же ему угодил Рылеев? Уж не в родстве ли он? — загорелся любопытством Штрик. — И для чего оставить?
— Приказано следить за ним строго, с тем чтобы во временем сделать из него полезного человека, хотя бы для общества, ежели не для службы.
— И вы верите в такую возможность, Иван Онуфриевич? — криво улыбнулся Штрик.
— Приходится верить.
11
Впервые в доме Тевяшовых собралось так много гостей. Тихая Наташа с тайным трепетом ждала начала танцев. Зато бойкая Верочка весь день звенела соловьем. Она радовалась тому, что с приходом конноартиллерийской роты круто изменилась сонная жизнь в Белогорье. Радовалась и смелая Настя, частенько подсмеиваясь над тихой, боязливой сестрой. Верочка с Настей уже знали по именам всех офицеров, знали, кто из них прапорщик, кто подпоручик. Офицеры в роте были сплошь молодые, их появление в тихом имении воспламенило девичье воображение.