На обоих берегах было слышно, как время от времени взрывается гомерическим смехом плывущая лодка.
Наталья стояла на опушке рощи в тени ракиты и глядела на темно-голубую ленту реки.
Этот тревожный день и полный волнений вечер явились для нее тем порогом, который не дано никому переступить без душевного потрясения. По одну сторону порога осталось тихое деревенское детство и отрочество, со всеми их радостями и забавами, по другую сторону ее ждала неизвестность. Но неизвестность не пугала юное сердце, жаждущее любви, большой и светлой, как лазоревая степь ясным вешним днем.
А многовесельная артельная лодка все приближалась. Слышно было, как звонко целуются весла с серебристой волной, слышно было, как звучно, будто наигрыши свирели, поскрипывают уключины... У Натальи обомлело сердце от одной мысли о катании вместе с ним вот на такой же лодке, в такую же удивительную пору, при такой же тишине на обоих берегах. Наталья сделала несколько шагов к берегу...
Рылеев вдруг прервал рассказ. Он заметил на горе белое платье... Он не сомневался, что это была Наталья, и в мыслях безжалостно упрекнул себя за то, что холодно ответил на ее признание, и этой неоправданной холодностью, несомненно, причинил ей боль... Он повернул к берегу. Но белого платья уже не было видно на горе.
16
Лодка врезалась килем в отмель и осталась на приколе отдыхать до утра.
Офицеры гуськом по извилистой тропинке взошли на обрывистую гору. Отсюда видны были дремлющие под луной окрестности. Еще раз полюбовались заречными далями, прежде чем мирно разойтись по квартирам.
Рылеев, дружески положив руки на плечи Маркову и Ососкову, обратился к сослуживцам:
— На сегодня кладем конец всем нашим рассуждениям, умствованиям, спорам и возвращаемся каждый к себе в объятия сна. Расходимся друзьями, а не врагами. Но, прежде чем подадим мы друг другу руки, я хотел бы обратиться с вопросом к младшим нашим товарищам, которые представлены к повышению чина в обход старших. Довольны ли они таким поступком командира роты и знают ли они о нем?
— Впервые слышим, — отвечали Марков и Ососков.
Другие сказали, что они что-то слышали, но приняли эти разговоры за пустую выдумку.
Рылеев убедил товарищей, что это вовсе не выдумка, и рассказал все, что узнал от Миллера.
— Наши товарищи, представленные к повышению в чине, находите ли вы себя сделавшими для службы что-либо отличное противу своих товарищей, которых хочет обойти командир? — спросил Рылеев о самом главном.
Младшие артиллеристы без колебаний ответили отрицательно на этот вопрос. Все они выразили готовность вместе с обойденными сослуживцами протестовать перед командиром. Только Штрик и Буксгеведен не одобрили такого сговора, найдя его противоречащим воинскому уставу.
— Значит, не пойдете с нами? — спросил Рылеев.
— Почему не пойдем? Пойдем, если остальные решились идти, — заверил Штрик.
То же сказал и Буксгеведен. На этом и порешили.
На другой день, вернувшись с полевых занятий, Рылеев после обеда навестил Миллера на квартире в казацкой хате.
— Федор, все офицеры согласны двинуть к Сухозанету. Я прошу тебя, чтобы одно дело не помешало другому, хотя бы на время забыть о дуэли. Сухозанет может воспользоваться этим конфликтом в своих видах, и тогда все мы окажемся в проигрыше.
Миллер нынче был спокойнее и сговорчивее, нежели вчера. Рылееву удалось отговорить его от незамедлительного поединка. И тем уже был доволен Рылеев, а про себя берег надежду, что время незаметно охладит друга и дело обойдется без дуэли.
Сухозанет пил чай в саду под яблонями, когда к нему пришли скопом все двенадцать офицеров конноартиллерийской роты. Он встретил пришедших с вниманием, велел слуге подставить к грубо сколоченному из неструганых досок столу запасные, такие же грубо сколоченные скамьи и накрыть их попонами, какими обычно накрывают лошадей в холодную пору.
В пузатый самовар, что затихающе пошумливал посредине стола, добавили углей, а в липовую плошку горой положили меду в сотах, сзывавшему к себе пчел и ос.
За чаем осторожно и учтиво офицеры (главным образом Рылеев, Миллер и Федор Унгерн-Штенберг) повели разговор об уже свершившемся представлении младших чинов к повышению в обход старших товарищей. В разговоре делался намек на то, что этот шаг неминуемо вызовет неудовольствие со стороны обойденных и может причинить роте непоправимый ущерб. Сухозанет слушал, посмеиваясь и отделываясь шуточками.
— По себе знаю, всякому обидно, когда обходят. Но все на свете переменчиво: нынче обойдут, а завтра представят к повышению. Служить, господа, а не обиды свои и чужие собирать в мокрую тряпочку! Не люблю я таких собирателей. А кто их любит? Не дают покоя ни себе, ни другим...