С горы видно было все селение и дорога, по которой должен был ехать Сухозанет со своим секундантом. Но они что-то опаздывали. Ожидание становилось утомительным. Минуло больше часу, как они прогуливаются по горе. Ни тот ни другой не допускали мысли о том, что Сухозанет струсил и решил отказаться от поединка в самую последнюю минуту. Даже если бы дело обернулось так, то прибыл бы секундант с уведомлением об отказе.
— Уж не приехал ли начальник штаба корпуса в роли судьи и примирителя? — высказал предположение Рылеев.
— Все равно это не дает Сухозанету право нарушать условия договоренности! — в сердцах сказал Миллер. — Неужели он так малодушен? После столь постыдного отказа ему нельзя оставаться не только на службе в армии, но и среди живых — он должен будет немедленно пустить себе пулю в лоб...
Из-под камня выползла медного цвета змея и, свернувшись в кольцо, осталась греться на солнце. Ее не стали тревожить. А ястребиная чета, вспарив еще выше, продолжала описывать круг за кругом над Лысой горой.
— Два часа, как мы приехали, а их все нет, — раздумчиво проговорил Рылеев. — Что, друг мой, будем делать?
— Я сейчас еду к Сухозанету и дам ему пощечину при всех, — решился на крайнее средство Миллер.
— Стоит он этого!
— И еще добавлю плеткой...
Миллер пошел к кусту, чтобы отвязать лошадь. Но вскоре раздумал.
— Лучше дать ему пощечину не на квартире, а в присутствии всех наших офицеров и рядовых в поле, во время занятий. Так и сделаю, — решил Миллер. — Ну что ж, Кондратий, извини за беспокойство, делать нечего, поедем обратно.
— Подожди, подожди, Федя, вон кто-то скачет по дороге... — указывал Рылеев под гору. — Они! Сухозанет и Буксгеведен! Ах, мерзавцы такие, заставили ждать столько времени!
— Да, они, — сказал сумрачный Миллер и опять привязал соловую свою лошадь к кусту.
— Федя, строжайше прикажи сердцу молчать! — наставлял Рылеев. — Сейчас не время отдаваться во власть чувств и настроений. Подчини сам себя голосу хладнокровия и рассудка.
Миллер молча кивнул.
Подскакали Сухозанет и Буксгеведен. Подполковник, проворно соскочив с седла, с холодной вежливостью поклонился ожидавшим его и попросил у них извинения за досадное опоздание.
— Проспал, господа, ей-богу проспал! — сказал он. — Так нынче крепко спалось, будто душа куда-то далеко-далеко летала и там заплуталась. Мертвецки крепко спалось! А слуга и секундант не решились нарушить моего спокойствия... Будем великодушны и простим друг друга, тем более что это взаимное великодушие может статься последним нашим великодушием на этом свете. Итак, я и мой секундант к вашим услугам, господа.
Сухозанет и Буксгеведен привязали лошадей к тому же кусту, но с другой стороны.
Секунданты отошли в сторону, еще раз подтвердили один другому условия поединка, зарядили пистолеты, шагами отмерили расстояние между барьерами, развели противников по местам, подали пистолеты и жребием решили право первого выстрела.
Первый выстрел достался Миллеру. На него такая удача не произвела никакого впечатления. Он и сам не знал, что с ним происходит. Еще час назад он мечтал о счастье стрелять первым. Но в душе его к этому времени свершилась перемена, неясная для него самого. Но что она произошла — в том не было сомнений.
Рылеев, стоявший справа от барьера, обратил внимание на вдруг изменившееся лицо Сухозанета. Оно сделалось молочно-белым, едва успели секунданты разыграть жеребьевку о праве первого выстрела. Сухозанет понимал, какое преимущество выпало на долю Миллера, одного из лучших стрелков в роте. Расстояние всего в десять шагов между барьерами теперь казалось подполковнику смертельно опасным — трудно промахнуться на таком близком расстоянии.
— Сходитесь! — в один голос сказали секунданты.
Миллер медленно пошел к барьеру навстречу бледному Сухозанету. Рука с крепко зажатым в ней пистолетом оставалась опущенной, будто Миллер забыл в эту минуту о том, зачем они съехались на этой горе. «Почему он не целится? Или решил не целясь? Со вскида? Но так рискованно... Опасно...» — волновался за друга Рылеев.
Лицо Миллера было непонятно спокойным. На нем как бы отразилась та внезапная перемена, которая может произойти в душе лишь сильного, безбоязненного человека. Зная свою беспромашность, Миллер совершенно не сомневался в том, что жизнь смертельно напуганного исходом жребия противника находится в его власти. Дистанция позволяла меткому стрелку выстрелить так, как он этого захочет. Полчаса назад он, очевидно, не задумываясь, стал бы целиться в сердце. Полчаса назад он горел желанием увидеть кровь поверженного врага, насладиться его издыханием. Сейчас предоставлялась полная возможность для исполнения такого желания, но его оскорбленная душа уже не находила себе удовлетворения в уничтожении чужой, пускай и ненавистной жизни. Убийство себе подобного, еще недавно казавшееся лучшим и единственным средством в защите своей чести и достоинства, представлялось отвратительным, гнусным, не сулящим ни успокоения, ни удовлетворения. Он медлил с выстрелом и желал в эту минуту лишь одного — примирения. А бледный Сухозанет видел в нем лишь неотвратимо надвигающуюся смерть.