Он выбирал между карьерой самбиста и газетчика. В журналистике искателя приключений привлекала только романтика перемены мест и впечатлений. Вера тоже была поглощена первыми шагами в «Хроникере», не вылезала из командировок.
Приглашение служить в КГБ пришло точно по адресу: Зацепину отлично подходил жребий рыцаря плаща и кинжала. Три года учебы в школе госбезопасности пролетели быстро. В них не нашлось места ЗАГСу. Да и разве можно вить гнездо, если впереди тебя ждет полная неизвестности судьба Штирлица или Николая Кузнецова?
А потом катастрофа: нагрянула болезнь. Опухоль в голове. Тяжелая операция. Зацепин – мастер спорта, непоседа, танцор, авантюрист – превратился в бритоголового инвалида: повисшая плетью рука, уплывающая из-под ног земля, навязчивый бред про «Бороду Зевса»… Вместо героического поприща – должность заместителя начальника музея разведки.
Вера трогательно заботилась о нем. Она клялась, что его не оставит и будет его женой. Но вчерашний супермен не хотел взвалить на девушку бремя своей немощи. Замужество из сострадания станет для нее тюрьмой. Ее красота, ее будущность умрут в этой темнице, рассуждал Зацепин. «К лучшему, что нашу любовь мы не успели ввести в официальные берега», – заключал он.
Вера спорила, сердилась, плакала, яростно восставала против его «безумной в век космоса идеи уйти в монастырь». Она долго удерживала его от последнего шага.
Девушка бывала с ним в церкви, на богослужениях, чтобы, по ее словам, получше узнать «разлучницу». Однажды в храме на Ильинке они поставили свечки. Зацепин крестился и шептал молитвы. Неверующая Вера задумчиво смотрела на желтые огоньки.
– Я слышала, гадают на свечах. На жизнь и смерть, – сказала Вера. – Попробуем?
– А давай так, – предложил Зацепин. – Если моя свеча догорит первой, то я ухожу. А нет – остаюсь.
– Еще чего! Я тебя все равно не отпущу. Ты от меня так легко не отделаешься, – с наигранной шутливостью возразила Вера.
Свеча Зацепина погасла, не догорев и до половины.
– Вот видишь, – сказал он.
Решение Зацепина уйти из мира было твердым, и никакие женские слезы и уговоры не могли его остановить. И вот теперь, через десятилетия, его донимали сомнения, по верной ли дороге он пошел…
Зацепин разлепил веки, вытер ладонью мокрые глаза. Сел на постели. Только начинало светать. В келью через маленькое окно проникал свет, золотя иконы в красном углу. Стол, два жестких стула, конторка, полка с трудами святых отцов, узкий платяной шкаф, прикроватная тумбочка. Правильнее было ее назвать «притопчанная»: иеромонах спал на узком, грубо сработанном ложе – топчане. Вот и вся обстановка крохотного жилища.
«Как моя келья напоминает каюту в подземном учебном центре!» – подумал отец Алексий. Этот странный сон не выходил из памяти, снова возвращая его к операции «Борода Зевса».
Он не удивился, что в ночном виденье подкралась к нему эта небылица, родившаяся когда-то в его больной голове. Нет-нет да и посещали его воспоминания о диковинном тренинге в молодые годы в бункере под Каракумами.
И хотя он отлично знал, что воспоминания эти были мнимыми, что никогда не учили его штурмовать небеса, ловить Зевса за бороду, что все это только миражи, горячечный бред, визитная карточка опухоли мозга, – полного согласия с собой у Зацепина не было. Видения подземной стажировки являлись к нему столь яркими, отчетливыми, подробными, что от них не так-то легко было отделаться.
Впрочем, и сегодняшний сон отличался избытком деталей, но не принимать же его за правду! Зацепин усмехнулся, вспомнив «римлянина», изумрудные кирпичи, «живых и призванных», скафандр, болото…
Приснится же подобная чепуха! В таком роде представлять путешествие в рай может кто угодно, но только не он, духовное лицо, священнослужитель.
«Все так. Но если „Бороды Зевса“ не было, если не штудировал я в молодости Библию, откуда взялся у меня этот порыв к воцерковлению, к монашескому служению? – задавался вопросом Зацепин. – Ведь больше ни с какой стороны не могли упасть зерна религиозного чувства в мою атеистическую душу!»
Стремление отгородиться от действительности, оборвать дружеские связи, отказаться от любви женщины, рассуждал дальше Зацепин, – это объяснимо для отчаявшегося и озлобившегося калеки, каким он стал после трепанации. Но закрыться от жизни, фигурально уйти в монастырь – совсем не то, что сделаться послушником, а потом принять постриг в Новогатинской обители.