Тогда же Шэй узнал, что у ганьягэха (которых также называли каниенкехака, Люди Кремня) год начинается в феврале, а понятие Рождества отсутствует в принципе — даже для их языческих богов.
В этом году все было иначе. У Коннора в Нью-Йорке появились приятели-ровесники, которые ввели его в курс дела лучше, чем отец — и дом преобразился. Шэй, проснувшись утром в постели Хэйтема, слышал, что мелкий не только встал, но и успел развить бешеную деятельность.
Когда мистер Кормак и мистер Кенуэй-старший спустились в столовую, там, кроме завтрака, на столе уже были разложены листы цветной бумаги и цветные нитки, а Коннор под руководством миссис Стэмптон вырезал разноцветные звездочки и старательно оклеивал их фольгой. Пахло свежим тестом, клеем, яблоками и знакомым сочным запахом каких-то растений. Шэй припоминал что-то из детства, но толком вспомнить, что это было, не мог.
Приготовившись защищать мальчишку от гнева Хэйтема, Шэй безотчетно встал ближе к Коннору и даже отметил — старается парень, аж кончик языка прикусил, — но не пригодилось. Мистер Кенуэй вполне благодушно оглядел устроенный бедлам и поинтересовался:
— Миссис Стэмптон, мастер Коннор, вы не будете против, если мы отвоюем у вас кусочек стола? Только позавтракать — и сразу вернем.
— Угу, — Коннор, очевидно, был слишком увлечен и уверен в своей безнаказанности.
Шэй огляделся. Да, с вечера столовая преобразилась: на камине торчали несколько свечей в «юбочках» из фольги; на гардинах появились смутно знакомые вечнозеленые растения, которые и пахли — резковато и вкусно; по полу валялись обрезки бумаги. Из необычного Шэй отметил, что каминная полка, канделябры и тяжелые напольные часы украсились нитками бусин — видимо, национальный индейский колорит.
Шэй вдруг припомнил то, чему учил его собственный отец — и не удержался. Надо же, ни разу за всю сознательную жизнь не вспоминал, а тут припомнилось — да так ярко!
— Дай-ка, — он шагнул еще ближе к мальчишке и жестом попросил у миссис Стэмптон ножницы.
Та, подслеповато щурясь, охотно отдала — и тоже, как показалось Шэю, поглядела с любопытством. Праздничная атмосфера невольно захватывала всех.
Шэй взял один из листов, синий, сложил квадратом, а потом еще и еще — и начал вдохновенно вырезать. Коннор даже отвлекся от своего действа и с интересом сунулся под локоть. Шэй понадеялся, что все сделал правильно, отложил ножницы и развернул причудливо изрезанный лист, похожий на огромную снежинку.
— Здорово! — глаза мальчишки загорелись. — Как вы это сделали?
Шэй, чуть посмеиваясь, показал — как, и добавил:
— Приложи фантазию. Из-за того, что лист сложен во много раз, узоры будут получаться симметричными, а значит, это в любом случае будет красиво.
Коннор защелкал ножницами, а миссис Стэмптон заметила — и не без одобрения:
— Вы мальчику прямо как крестный отец.
Хэйтем несколько нервно повел плечами и сдержанно заметил:
— Мистер Кормак и есть крестный отец Коннора.
Шэй с трудом подавил порыв изумленно обернуться. Он точно знал, что ни в каких обрядах крещения участия не принимал, да и Хэйтем ни разу не упоминал о том, что Коннора вообще крестили. И это не говоря уже о том, что Коннор, абсолютно очевидно, принял бы это в штыки. Недаром до сих пор гульки-обереги дарит…
Очевидно, мистер Кенуэй счел, что нужно дать некоторые пояснения, причем всем, а потому вскинул подбородок и пояснил:
— Вы, должно быть, помните, что я говорил о том, что не следует привлекать внимания к обстоятельствам появления моего сына в этом доме? Мы предпочли церковь вдали от Нью-Йорка.
Шэй сразу понял — ни о каком крещении и речи не шло, Коннор наверняка упирался бы руками и ногами, а значит, Хэйтем приложил все силы к тому, чтобы ограничить слухи. И, скорее всего, приложил не только силы, но и средства. Судя по нахмурившейся физиономии Коннора, тому сделали серьезное внушение.
— Ох, мистер Кормак, простите, — виновато вздохнула экономка. — Мне следовало бы догадаться. В таком случае я скажу вам, что вы лучший крестный отец, каких я встречала.
Коннору явно не нравилось, куда зашел разговор, да и Шэй чувствовал себя не слишком уверенно. О Хэйтеме и говорить нечего — все личное он всегда предпочитал прятать за семью печатями, а потому Шэю ничего не осталось, как вежливо улыбнуться и постараться отвлечь от себя внимание:
— Ну-ка, Коннор, покажи, что у тебя получилось?
Мальчишка несколько успокоился и с любопытством и осторожностью взялся разворачивать продырявленный и изрезанный лист. Снежинка у него получилась странноватая — в ней как будто угадывались индейские мотивы, но мелкий Радунхагейду немедленно пришел в восторг. Шэй не сомневался, что к вечеру такими снежинками будут украшены все поверхности в доме, докуда дотянутся шаловливые ручонки.
— Мистер Кенуэй, не хотите ли приложить руку к украшению дома? — насмешливо предложил Шэй.
— Пожалуй, приложу руку к тому, чтобы в светлый праздник дом как можно лучше охранялся, а солдаты были трезвы, — парировал Хэйтем, но вдруг смягчился. — Я не мастер вырезать из бумаги, однако тоже мог бы на что-то сгодиться. Когда-то я неплохо рисовал… Надеюсь, краски у вас на столе для росписи бумажных поделок, а не стен и скатерти.
Еще год назад Шэй и помыслить не мог, что увидит любовника не над деловыми бумагами, не с ножом и не с пистолетом, а с кисточкой. Но вот же, сидит… Хмурится и легкими мазками малюет на звездочках силуэты зверей и птиц, деревьев и домиков.
От множества снежинок количество обрезков на полу многократно увеличилось, и Лиззи, пришедшая убирать со стола после завтрака, изумленно округлила глаза. А потом и рот приоткрыла, когда узрела строгого господина, прикусывающего кончик кисточки.
Но Хэйтем, конечно, себе не изменил. Не обращая внимания на изумленный взгляд горничной, он сухо бросил:
— Как только юный мистер Кенуэй закончит с вырезанием, уберите, пожалуйста, с пола.
Лиззи безмолвно сделала книксен. Видно, слова у нее закончились, хотя вообще-то, насколько Шэй знал, она была той еще болтушкой, просто хозяина побаивалась. А вот миссис Стэмптон тяжело поднялась на ноги и извинилась:
— Мне бы на кухню. К вечеру-то много чего сготовить придется, а разве Энни доверишь что сложнее овсянки? Я уж пойду, мистер Кенуэй.
До вечера оставалось еще много времени, и день обещал быть долгим.
Шэй не мог назвать себя человеком религиозным, несмотря на воспитание, полученное в детстве. Но вечер Сочельника — это всегда было нечто особенное.
Для Шэя вся праздничная шумиха всегда проходила стороной, но он умел быть внимательным, умел подмечать то, что это, пожалуй, едва ли не единственный день в году, когда люди — такие разные, несговорчивые и упрямые — не ждут того, что что-то свалится с неба, а создают себе волшебство сами.
Время уже давно было не детское, но за окном еще слышались звонкие голоса мальчиков и девочек, поющих радостные рождественские псалмы и собирающих мелкие монетки и сладости. Коннор, которого в это время обычно отправляли спать, был радостно возбужден и мешался под ногами у слуг. По дому начинал разливался густой и вкусный запах печеной индейки и клюквенного соуса к ней — с корицей, гвоздикой и апельсином. Пахло и сладким тестом яблочного пирога. Миссис Стэмптон гоняла Коннора, да и Шэю тоже разок досталось, когда он по просьбе Хэйтема заглянул на кухню справиться о приготовлениях, а заодно и стянул кусок еще сырого теста.
Миссис Стэмптон смешно ругалась, но полотенцем шлепнула чувствительно, а когда улыбающийся Шэй вернулся отчитаться, мистер Кенуэй со сдержанной улыбкой заметил:
— Кажется, у меня теперь… двое?
— Я тоже могу так сказать, — парировал Шэй, а подумав, и добавил. — И, боюсь, Коннор тоже.
— Кстати, — Хэйтем нахмурился. — Пройдет еще совсем немного времени, и Коннор начнет задавать неудобные вопросы. Тебе следовало бы чаще ночевать в комнате, которую тебе отвели. Или хотя бы побывать там.