Хэйтем отвернулся, и Шэй понял, что тот пытается скрыть то, что написано у него на лице. А сам Шэй ничего скрывать не желал, поэтому посмотрел на сына с грустной улыбкой:
— Я говорил это раньше, но повторю и сейчас. Не знаю, как это вышло, но мы вырастили настоящего ассасина, Хэйтем. Такого, каким когда-то хотел стать я сам. Я не буду уверять тебя, что все получится, Коннор, но знаю точно: что-то получится. Вернешься из Маунт-Вернон — загляни к нам. Тебе как раз хватит времени, чтобы вернуться и отправиться на конвент в Аннаполис.
Коннор замялся и неуверенно посмотрел на отца:
— Не знаю, — протянул он. — Мне бы хотелось успеть побывать в Дэвенпорте. Когда я приехал туда прошлой зимой, я… Шэй, Фолкнер умер. Я не застал его в живых, но успел на похороны.
— Хочешь рассказать? — Хэйтем уже взял себя в руки и говорил с искренним сочувствием, мягким таким…
— Наверное, — сын опустил взгляд на опустевший бокал и жестом попросил еще. Шэй налил, стараясь не сбивать его с мысли. — Такое только вы, наверное, можете понять. И еще, может быть, Чарльз Ли. Последние месяцы я не брал Фолкнера с собой, потому что у него сердце начало прихватывать. Это было неправильно с любой стороны: я рисковал с таким старпомом, а он рисковал с такими нагрузками. Но когда я настоял на том, чтобы он остался на берегу, он… Он очень много пил, и это, несомненно, приблизило его кончину. Но он ушел так, как хотел уйти — после развеселой пирушки в рыбацкой деревне. Пил на спор, рассказывал незамужним девушкам о своей моряцкой молодости. Обещал их на лодке прокатить… Не успел. Наверное, он знал, что все так кончится. Я видел его мертвым — он как будто слегка улыбался. На похороны с острова Мартас-Винъярд приехала его знакомая, мисс Аманда. Может, вы ее помните — владелица таверны «Золотой виноград». Она Фолкнера и прибирала перед похоронами. И она же мне отдала его письмо, сказала — хранил у сердца.
— Что-то… важное? — осторожно уточнил Шэй.
Он не помнил, сколько именно Фолкнеру было лет, но тот был уже стариком и его смерть была естественной. Не сказать, чтобы мистер Кормак особо сожалел, но сочувствовал сыну.
— И важное, и нет, — уголки губ Коннора дрогнули. — Писал, что рад, что когда-то жизнь свела его с Братством. Писал, что я — настоящий ассасин. Даже странно, от Раксота я слышал прямо противоположное… А еще, что был рад мне служить на «Аквиле», и благодарен мне за «былые дни». Что ты, Шэй, вовсе не такой сукин кот, каким он тебя считал. Так и написал, «сукин кот». И что дети у меня получились хорошие… В общем, он много чего написал. Наверное, для него это было чем-то вроде мемуаров. И Аманде, кстати, Фолкнер тоже просил передать благодарность — за стол, за ласку и еще за… Впрочем, это, наверное, уже неприлично. Но я передал.
— Мир его праху, — сдержанно проговорил мистер Кенуэй. — А разве он много времени проводил с твоими детьми?
— Что ты, — Коннор даже рукой махнул. — Почти не выбирался из дома. Но научил Патрика строгать палочки, когда мы с Анэдэхи приходили на пирс. А Дженнифер подарил ожерелье из ракушек. Она теперь с ним почти не расстается, помнит «дядю Роберта». И, надо сказать…
— Ну, — поощрил Шэй, потому что сын замолчал.
Коннор засопел:
— Надо сказать, что Фолкнер… Это ужасно звучит, но он, как настоящий друг, даже своей смертью мне помог. За пару недель до того в Дэвенпорт приехала Пэйшенс. Помните ее?
— Помнить ее мы не можем, — заметил Хэйтем. — Но твои рассказы про Род-Айленд, конечно, помним. А почему она приехала в Дэвенпорт? Ведь ее, кажется, искала мисс де Гранпре?
— Авелина ее и нашла, — кивнул Коннор. — Но ей, прежде чем возвращаться в Луизиану, нужно было встретиться с лидерами аболиционистов здесь. Я пообещал ее свести с Франклином. А Пэйшенс с ней ехать не захотела. Сказала что-то насчет того, что ей наплевать, что по этому поводу думают остальные. И тогда Авелина отправила ее в Дэвенпорт, чтобы потом забрать по дороге.
— И что? — Шэй приподнял бровь, потому что смысла рассказа пока не улавливал.
Коннор поглядел в сторону:
— Пэйшенс сразу не поладила с Анэдэхи. Не знаю, в чем у них вышла размолвка, но Пэйшенс сказала Анэдэхи, что… Что я ее… Что мы…
— Мило, — брезгливо скривился мистер Кенуэй. — Сколько лет этой дурочке?
— Уже семнадцать, — буркнул Коннор. — Анэдэхи не поверила, но… ее начали грызть сомнения. Тем более что Пэйшенс вела себя в деревне не так, как обычно ведут себя гости. Она была любезна только с семьей Уоррена и Пруденс, и то только потому, что они чернокожие! Даже Годфри — а он очень гостеприимный человек — когда она уехала, сказал, что более грубой девчонки в жизни не видал. Авелина мне сказала, что это все потому, что Пэйшенс была в рабстве, и у нее это потом пройдет. Но я не уверен. Не одна она была в рабстве, я видел бывших рабов, и среди них тоже есть… очень разные люди.
— А зачем Пэйшенс наврала твоей жене, что якобы ты с ней спал? — Шэй не понял, но желал прояснить дело.
— Говорю же, она с Анэдэхи не поладила, — мрачно буркнул Коннор. — Ну и придумала первое, что в голову пришло — что богатый господин ее склонял там… ко всякому. Анэдэхи, когда я об этом попытался поговорить, сразу сказала, что разговор ей неприятен, и я не стал настаивать. Но, думаю, здесь дело было в том, что Анэдэхи вроде как «продалась» богатым белым и заимела свое поместье с почти рабами. И сама стала, как белая богачка. В общем, все в деревне вздохнули с облегчением, когда Пэйшенс уехала. А Авелину Анэдэхи провожала, как родную. Еще бы, такой «подарок» от нас увезла.
Коннор еще немного помолчал и добавил:
— После отъезда Авелины и Пэйшенс Анэдэхи переживала. Понимала, конечно, что нельзя слова Пэйшенс брать на веру, но все равно страдала. А когда из деревни пришла печальная весть про Фолкнера… Как она мне потом сказала, поняла, что даже если это — про меня и Пэйшенс — правда, то она все равно меня любит и хочет быть моей женой. И я ей честно сказал, что до нее у меня много чего было. Но когда появилась она, то больше никого и никогда. И тогда она меня спросила, долгий ли роман у меня был с Авелиной. А когда я ответил, что всего… раз, она сказала, что я дурак, а она сама бы, будь мужчиной, с ней куда дольше бы была. А про Добби не спрашивала, за что ей большое спасибо.
— А с Авелиной-то Анэдэхи поладила? — Шэй улыбнулся.
— Они отлично поладили, — уверенно отозвался Коннор. — Авелина даже пару платьев Анэдэхи примерила, тех, что я привез из Парижа. Все-таки до Луизианы французская мода куда позже доходит.
— И что же потом произошло с Пэйшенс? — Хэйтема платья не интересовали.
— После того, как она уехала с Авелиной, — объяснил Коннор, — ее в Луизиане приняли в Братство. Авелина ее тренирует и пытается быть с ней другом. Я только за — у Пэйшенс есть какой-то артефакт Предтеч, но пусть с этим Авелина сама разбирается. К черту таких союзников.
— А Джадж? — требовательно спросил мистер Кенуэй. — Не думай, что я могу не знать о том, что великий магистр Луизианы погиб.
— А Джаджа убила Авелина, — Коннор поглядел с вызовом. — И правильно сделала! Как только Джадж узнал, что по следу его бывших рабов идут ассасины, он сразу рванулся искать, чтобы успеть первым. И успел, но ему не хватило ума сначала увезти девушку обратно, а потом уже творить, что ему хочется. Неужели так на свою охрану рассчитывал?..
Хэйтем поглядел на него едва ли не с жалостью и объяснил:
— Думаю, он просто не собирался везти ее назад. А остальные рабы?
— Сбежали, — нахмурился Коннор. — Пэйшенс их защитила… собой.
— Остальные сбежали, — ровно кивнул Хэйтем. — Значит, эти деньги Джадж уже потерял. А мисс Гиббс… Возвращать ее в ряды рабов — глупо и опасно. Даже без артефакта она способна склонить их к вольнодумничеству. Полагаю, Джадж собирался выбить из нее артефакт и признание, а потом отправить на тот свет. Почему не вышло? Неужели мисс де Гранпре явилась настолько вовремя?