Шэй и сам не обладал добродетелью терпения, поэтому искренне любовнику сочувствовал, но тут в зал зашли последние ожидаемые делегаты — и Хэйтем отвлекся.
В этой компании, как Шэй оценил по головам, было около десяти-двенадцати человек, и, пожалуй, в ней собрались все самые молодые члены Конвента, хотя и не только они. Рядом с мистером Гамильтоном шагал мистер Рутледж. Еще Шэй узнал мистера Мэдисона — соратника Гамильтона…
Шэй покачал головой. Это Хэйтем легко справлялся с двойным или даже тройным дном политики, а вот для мистера Кормака было многовато: Рутледж использовал Гамильтона, ограниченно посвященного в дела Ордена; Гамильтон использовал Мэдисона втемную; а Мэдисон, в свою очередь, использовал какого-то недалекого антифедералиста, Патрика Генри, которого называл другом, хотя их, скорее, можно было считать врагами… Шэй потряс головой — так и свихнуться недолго.
Гамильтон выглядел недовольным, а вот мистер Рутледж лукаво улыбался и явно думал о чем-то своем. Хэйтем сделал шаг вперед и кивнул Эдварду, недвусмысленно приглашая на разговор. Тот встряхнулся и потянул Гамильтона под локоть, что-то торопливо объясняя.
От компании отделились пятеро: трое знакомых Шэю, еще один мужчина лет сорока пяти, которого Шэй вроде бы видел когда-то, и кто-то пятый, его Шэй не знал. Но понимал, почему тот оказался «избранным» — мужчина был молод, а значит, следовало предполагать, что он отличается энергичностью и более живым умом, чем у тех заплесневелых политиков-патриотов, которым не терпелось отгрызть себе кусок денег и власти побольше и почивать на заслуженных лаврах.
— Мистер Кенуэй, член Легислатуры Нью-Йорка, — громко представил соратника мистер Рутледж. — Мистер Кормак, его друг и соратник.
Шэй вопросительно поглядел, и Эдвард исправился:
— Мистер Дэйтон, Нью-Джерси, — он указал на самого молодого и, слегка усмехнувшись, добавил, глянув на старшего, — и мистер Джон Рутледж, будьте знакомы.
— О, — мистер Кенуэй с интересом посмотрел на того, кого представили Джоном Рутледжем. — Полагаю, вы…
— Брат, — тот скупо улыбнулся. — Старший и несоизмеримо более умный брат.
Шэй внимательно оглядел Рутледжа-старшего. Красивое, как и у Эдварда, лицо, только более… грубое, строгое. Хотя это, возможно, просто характер наложился. Высокие залысины, твердый подбородок, потрясающе ровный профиль — хоть римских патрициев с него лепи. Отличная осанка, но не военная… Шэй был почти уверен, что этот человек никогда не носил мундир. Интересно, он знает о том, как широко простирается влияние младшего брата?
— Несоизмеримо более умный, неделикатный и грубый брат, — поправил его Эдвард.
— Но справедливый и снисходительный, — припечатал Джон и повернулся к Хэйтему. — Прошу прощения, мы с Эдвардом придерживаемся разных мнений относительно политических методов, однако единодушны в целях.
Мистер Кенуэй явно оценил и речь, и язвительность собеседника, потому что был весьма благодушно настроен. Даже приподнял уголки губ:
— Так значит, это вы засвидетельствовали ваше общее мнение с Эдвардом относительно Конституции?
— Именно, — Джон кивнул. — Эдвард не озаботился тем, чтобы быть приглашенным на Конвент не в качестве слушателя, а в качестве делегата от Южной Каролины, и мне пришлось добираться сюда в обществе этого недоумка, мистера Пинкни. Я простил мистеру Пинкни его чудовищную глупость только потому, что после его высказываний мои выглядели куда более продуманными и весомыми.
— Чем же так нехорош мистер Пинкни? — полюбопытствовал Хэйтем.
— Хотя бы тем, что убавляет себе годы, как стареющая красавица, — фыркнул Эдвард.
— Он пытался оспорить мое право называться самым молодым делегатом Конвента, — смешливо фыркнул мистер Дэйтон. — Не то чтобы я так уж радел за этот титул, но мы все, чтобы получить право подписи, должны были засвидетельствовать свои личности, а в метрике мистера Пинкни фиолетовым по желтому указан год рождения — 1757-й.
— Стало быть, вы моложе? — усмехнулся Хэйтем.
Шэю крайне не понравился взгляд любовника — оценивающий.
— Мне двадцать шесть, — брякнул мистер Дэйтон и осекся. — Но это ни в коем случае не относится к делу.
— Для дела было бы лучше поговорить с мистером Генри, — подал голос мистер Мэдисон. — После того, как мы общими усилиями развалили его «план Мэриленда», он вполне может добавить нам проблем. И даже если это так, то нужно поговорить и расставить все точки над «i».
— Пожалуй, — мистер Рутледж-старший мигом принял серьезный тон. Складки вокруг носа очертились резче, между густыми бровями пролегла одна глубокая морщина. — Эдвард, я понимаю, это твои друзья, но не задерживайся надолго. Нам с мистером Мэдисоном может потребоваться твоя помощь, особенно если мистер Генри опять попытается настроить делегатов севера и юга против друг друга. Конституция подписана, но еще не ратифицирована, расслабляться рано.
— Я присоединюсь позже, — кивнул Эдвард.
Рядом с Хэйтемом остались только двое — сам Эдвард и мистер Гамильтон. Мистер Кенуэй проводил Джона Рутледжа взглядом и негромко уточнил:
— Я так понимаю, мистер Джон… в курсе о некоторых ваших слабостях, Эдвард?
— Полностью, — кивнул соратник и искоса посмотрел снизу вверх на мистера Гамильтона. — Джон даже взял на себя заботу о моей жене и сыне. И дочери, конечно, которой сейчас четыре года… А дома я не был семь лет. Джон — судья в Южной Каролине, он редко покидает Чарльстон.
— А…. — начал было Хэйтем, но Эдвард мягко ему улыбнулся:
— Нет, мистер Кенуэй. Про Орден Джон не знает. И дело вовсе не в том, что он бы не поддержал принципы и стремления Ордена, наоборот. Я молчу об Ордене ради его же блага. Джон излучает спокойствие и действует уверенно только тогда, когда считает, что знает все. Малейшая неуверенность выбивает его из колеи, и он теряется. Не говорите ему, это наш семейный секрет.
Хэйтем немного помолчал, укладывая в голове новые сведения, и приветливо обратился к Гамильтону:
— А вы, мистер Гамильтон? Что скажете о конвенте? Кажется, вы не проронили ни слова сегодня?..
Мистер Гамильтон устало покачал головой:
— Наверное, я исчерпал лимит своего красноречия на дебатах. Я докладывался обо всем Эдварду… простите… мистеру Рутледжу. Ни на что другое у меня просто не находилось сил. Знаете, мистер Кенуэй, стадо баранов трудно направить в нужную сторону, но еще труднее — собрать стадо мартышек.
— Но я читал предварительный текст Конституции, и он… весьма неплох, — почти недоуменно отозвался Хэйтем. — Чем же вы так недовольны?
— В текст нынешней ночью внесли еще пару поправок, — невозмутимо объяснил за него мистер Рутледж. — Они были приняты без обсуждений. Сами понимаете, мистер Кенуэй, на это потребовались нервы и время… Хотя мы планировали провести ночь более приятно.
— Эдвард, — укоризненно покачал головой Гамильтон. — Любое ночное времяпрепровождение лучше, чем тайные вылазки. И если бы не твой брат, это вышло бы нам боком.
— Джон председательствовал на Конвенте с июля, — объяснил мистер Рутледж. — И хотя он был категорически недоволен нашей… самодеятельностью, согласился, что поправки необходимы. Они касаются запретов для штатов на свою валюту, или каперские патенты, или дворянские звания… Власть должна быть в одних руках, кого бы ни выбрали президентом.
— И она будет в одних руках, — мистер Гамильтон поглядел на любовника с улыбкой, а потом перевел посерьезневший взгляд на Хэйтема, а потом и на Шэя. — Капитализация нашего банка достигла пяти миллионов долларов. Я уже сейчас слышал разговоры делегатов о возможных займах. Это было бы очень кстати. Даже если эти деньги никогда не будут возвращены… Особенно если они не будут возвращены, это позволит в прямом смысле владеть самоуправлением штатов.
— Отличные новости, — Хэйтем даже улыбнулся. — Вы отлично поработали, приятно слышать. А что же насчет… предполагаемого противника?
Мистер Рутледж и мистер Гамильтон переглянулись, и Эдвард решительно отозвался: