Отгремела Великая Французская революция, появилась Французская Республика. Не было уже на свете ни мастера-ассасина графа Мирабо, ни магистра Франсуа де ла Серра, ни его дочери Элизы де ла Серр — получив весть о ее смерти, Шэй искренне сожалел. И надеялся, что ее возлюбленный и названный брат, ныне уже ассасин Арно Дориан сможет это пережить. В конце концов, должна же была судьба хоть раз улыбнуться этому мальчишке.
Впрочем, Женевьева до сих пор слала Шэю письма из России. Она в свое время выгодно вышла замуж, родила дочь и сына (как легко понималось из писем, обоих не от мужа), и успешно овдовела. Шэй надеялся, что Женевьева, его давняя напарница и подруга, довольна тем, как сложилась ее жизнь.
Жив был и приятель Коннора Лафайет — и стал одним из немногих аристократов, не уехавших из Франции и переживших революцию. Впрочем, ничего удивительного, если его защищало французское Братство…
Два года назад умерла экономка Энни, завещав все свои годами накапливаемые средства своему так и не ставшему мужем возлюбленному Руджеро Галлиани. Новой экономкой Кенуэй-холла стала Дороти.
В Кенуэй-холле сменилось несколько котов и кошек. В последнее время здесь царствовала Фиона, весьма объемное рыжее пушистое создание, которое приволок Патрик в одно из своих посещений — он тогда только сбежал из поместья Дэвенпорт, начал свой путь тамплиера и очень страдал из-за разрыва с отцом и сестрами. Хэйтем старался ему помочь, и в том числе и слова не сказал на притащенного мокрого и перепуганного котенка.
— Конечно, ты можешь быть спокоен, Коннор, — Шэй неловко повернулся в кресле. — Слушай, принеси мне трубку. Мне так лень вставать…
— А где ты ее оставил?
— Не помню. Поищи где-нибудь в спальне.
Комментарий к Эпилог-1. Апрель 1804, Нью-Йорк, Кенуэй-холл
* Дженнифер Скотт умерла в 1805 году в возрасте 92 лет.
* В XX-XXI веке среди потомков Коннора, повлиявших на судьбу человечества, будут ассасины Уильям Майлз и Дезмонд Майлз.
========== Эпилог-2. Июнь 1805, Нью-Йорк, кладбище Тринити Черч ==========
Коннор стоял перед двумя могильными плитами, тяжело опираясь на рукоять длинного черенка лопаты. На одной из плит, уже запыленной, было выбито имя отца, над именем — тамплиерский крест. Вторая была совсем новой, еще поблескивала ровными гранями. «Шэй Патрик Кормак» — и сверху такой же крест. Шэя похоронили пять дней назад. Церемонию прощания провел католический священник, приглашенный Коннором. Больше года назад назад церемонию прощания с отцом проводил священник англиканский…
Коннор знал, что после смерти отца Шэй не проживет долго. Ему исполнилось семьдесят три, но это было неважно — пока был жив Хэйтем, Шэй оставался весьма бодрым и превосходно выглядящим для своего возраста человеком. Не жаловался на здоровье, охотно общался с внуками, играл с кошкой, с энтузиазмом вел разговоры о политике, даже нередко выпивал. Но смерть Хэйтема резко подкосила его — и еще совсем недавно жизнелюбивый, ироничный и добродушный Шэй превратился в тень себя самого. Насколько знал Коннор, смерть Шэя наступила неожиданно даже для Патрика, который жил в Кенуэй-холле — тот пришел будить деда, который не вышел к завтраку, и нашел Шэя уже мертвым. В тот же день Патрик написал отцу и сестрам, и письмо, переданное по тамплиерским и ассасинским каналам, достигло поместья Дэвенпорт в кратчайшие сроки.
Земля под каменной плитой была еще совсем свежей, и Коннор понимал, что медлить нельзя. Здесь, на городском кладбище, только теперь можно… сделать то, что он собирается сделать. Потом это уже будет опасно — кто-то может заметить поврежденный холм земли — и тогда обещание, данное той женщине, может остаться невыполненным.
Но Коннор медлил. И дело было не в том, что он пришел сюда с лопатой, как мародер. Дело было в том, что под этим холмом навеки упокоился человек, который дал ему, Радунхагейду, единственный на миллион шанс прожить такую судьбу, за которую не стыдно ни перед предками, ни перед потомками. Человек, который носил другую фамилию. Человек, чье имя Коннор взял, чтобы наречь собственного сына. И нарушить покой Шэя теперь уже старший мистер Кенуэй не хотел. Но и выбора не было.
Коннор вздохнул и перехватил лопату за черенок. Был поздний вечер. Вечерняя служба в церкви окончилась, ночные двуногие шакалы еще не выползли из своих нор. Впрочем, Коннор не волновался — его ребята, те, кого он учил, не пропустят сюда никого, пока дело не будет закончено.
Мягкая земля поддавалась легко. Коннор обеспокоенно подумал о том, что она непременно просядет, стало быть, нужно покрепче примять, чтобы не размыло. А потом… Потом обязательно вернуться, чтобы поправить памятник, который после осенних дождей непременно сползет. А отцовский и сейчас бы неплохо протереть, чтобы он мог знать — о нем помнят. Его по-прежнему любят.
Коннор не верил теперь в овхара. Впрочем, в рай и ад он не верил тоже. Но если где-то существует место, из которого Предтечи могут влиять на судьбы людей, то почему бы не быть месту, где отец и Шэй всегда будут вместе? Коннор собирался отметить в следующем году полувековой юбилей, и это тоже был определенный рубеж. Хотелось верить, что когда-нибудь он снова увидит отца. И Шэя. И, может быть, даже своего дедушку Эдварда Кенуэя.
Он копал до тех пор, пока не стало страшно, что вот-вот покажется крышка гроба, на которую он пять дней назад сам бросил алую розу. Коннор давно уже не верил в сказки, не боялся ни индейских проклятий, ни христианской чертовщины, но увидеть то, с чем он так болезненно-горько прощался… Нет, к этому он не был готов.
Коннор вытянул над раскрытой могилой руку, немного подержал медальон в ладони — и разжал пальцы. Медальон тускло блеснул в свете стареющей луны, но отблеск погас, как только металл опустился в рыхловатую землю. Коннор старательно закопал могилу обратно. Примял ногой, сгреб остатки земли, примял еще раз. Потом чуть разрыхлил тоненький верхний слой земли и критически посмотрел на дело рук своих. Могила выглядела нетронутой. Коннор отбросил лопату подальше, и был уверен — к утру ее уже прикарманит кто-нибудь не слишком брезгливый. А что? Она денег стоит.
Сам Коннор только теперь остановился перед памятником и даже опустился на колени. Не воздавал хвалы какому-то богу, просто хотел лучше видеть, быть ближе.
— Шэй… — голос прозвучал очень тихо. — Шэй, спасибо за всё. Я буду скучать. Я уже скучаю.
Позади раздались шаги, и Коннор мгновенно поднялся на ноги. Привычка сработала раньше, чем разум, и он уже был готов воспользоваться скрытыми клинками, когда сообразил, что опасности быть не должно. Кладбище со всех сторон охраняется ассасинами, сюда бы никто не прошел. Если бы кто-то прошел, то уже подняли бы тревогу; а если этот кто-то был бы настолько силен, чтобы тихо и незаметно положить нескольких ассасинов, то вокруг не царила бы такая прозрачная тишина с шелестом деревьев и кваканьем лягушек в канаве.
— Отец, — раздался позади голос Патрика. — Это я. Убери клинки.
Коннор выдохнул и развернулся, оглядывая сына.
— Зачем ты пришел? — коротко спросил он.
Не хотел быть грубым, просто личный момент был нарушен, и Коннор опасался проявить что-то, не предназначенное для глаз… даже сына.
— Наверное, затем же, зачем и ты, — Патрик приблизился и остановился рядом. Он смотрел на могильные плиты и даже не повернулся в сторону отца. — Я видел твоих ассасинов, и они видели меня, но пропустили. Ты запретил им на меня нападать?