— Нет у меня другой фамилии. Эту я всю жизнь носил.
— Вам знаком этот человек? — показал полковник фотографию настоящего Шпака.
Мишка взял карточку в руки и долго, внимательно всматривался. Что-то давно забытое мелькнуло в памяти. Чем-то были знакомы ему и светлые волосы, откинутые назад с выпуклого высокого лба, и выразительные глаза с чуть наивным, доверчивым выражением. И вдруг Мишка вспомнил. Рука, державшая фотографию, дрогнула. Это был тот парень, с которым свела его судьба мартовским утром тысяча девятьсот сорок седьмого года.
— Узнали? — услышал Доноров голос полковника и подумал: «Как они докопались до него? Что же теперь делать?» Его мозг опять лихорадочно заработал в поисках выхода. Он снова начал решать: признаваться или не признаваться? У него почти не было времени взвешивать все «за» и «против», он только поверхностно успевал взглянуть на факты и на то, что скрыто за ними. Если он признает, то это уже второе убийство. Пока против него один шофер. «Сидоркин ранен, чекист ранен. Шофер, шофер, шофер! Надо придерживаться версии, что убийство неумышленное, показаний менять нельзя. Пятнадцать лет! Сколько же мне будет? За шестьдесят! Что ж, это все же лучше, чем «вышка». Может, амнистия… Люди и там, говорят, живут. Попробую не признавать. В крайнем случае есть выход…»
— Нет, мне этот человек не знаком.
— А между прочим, двадцать лет вы носите его фамилию. Может быть, не будем играть в прятки. Доноров Михаил Васильевич? — спокойно сказал полковник. — Чтобы облегчить вам признание, пойду навстречу. Мы наводили справки в Жмаковке, в вашей родной деревне, встречались с вашей бывшей женой, и она рассказала нам, как вы однажды покинули семью и ушли совсем из дома.
— Да, гражданин следователь, я не буду ничего скрывать. — Мишка решил сыграть на полной откровенности и принялся рассказывать, как он, опасаясь ареста за то, что был в немецком плену, решил скрыться из дому. Ему помог случай. Когда он вышел на шоссе, то увидел, как произошла авария с мотоциклистом.
— Человек был уже мертв, он разбился о дерево, — рассказывал Доноров. — Мне пришла в голову мысль взять его документы, а свою справку положить ему в карман. Потом я поджег мотоцикл, чтобы скрыть окончательно следы. На мое счастье, покойный был блондином, как и я. Вот так я стал Шпаком…
— Видимо, вы все-таки тосковали по дому? — участливо спросил полковник, подготавливая Донорову новый вопрос.
— И не говорите! — у Мишки на глазах заблестели слезы. Он хотел немного всплакнуть, чтобы разжалобить следователя. — Я ночами видел своего сынишку, своего Вовочку, такого беспомощного!.. Если у вас есть дети, то вы меня поймете. Я был лишен возможности видеть своего мальчика!
— Почему же вы не объявились после амнистии в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году? Тогда бы вы могли вернуться к семье, — сказал Федоров спокойным, почти равнодушным томом.
— Кто знает, что было бы лучше, — печально ответил Доноров, и такой у него был при этом несчастный вид, словно он только что возвратился с похорон близкого человека.
— Хорошо, вернемся к делу. Расскажите нам, гражданин Доноров, как вы убили демобилизованного солдата Николая Шпака.
— Я не убивал его! — закричал Мишка.
— Вы убили его! Я сейчас вам расскажу, как это было. Если я ошибусь, то поправьте меня.
Мишка схватился за голову обеими руками и, стиснув ее ладонями, уперся локтями в стол.
— Говорите, что хотите говорите! — со злобой в голосе выкрикивал он. — Под «вышку» подвести хотите? Не выйдет! Двадцать лет прошло. Никто не знает, как там было. А было так, как я сказал! — Он закрыл глаза и прерывисто задышал, поднимая и опуская плечи.
— Хватит истерики, Доноров! Здесь надо говорить фактами, а не пустыми словами. Попробуйте опровергнуть то, что я вам скажу! В сентябре сорок шестого года вы ушли из деревни Жмаковка…
Преступник на тропе
…Осенний лес был спокоен и величествен. Позолоченные листья едва шевелились под легкими порывами ветра. Человек шел по лесу торопливо, осторожно поглядывая по сторонам, будто опасался встретить кого-то на своем пути. Человека гнал страх, который не оставлял его ни на один день с тех пор, как он вернулся в родную деревню. Сейчас он боялся встречи с людьми. Ему казалось, что чем дальше он уйдет от родного дома, тем меньше шансов у него будет встретиться с тем, кто будет представлять для него реальную опасность. Он еще и сам не мог сказать себе, кто для него более опасен, он не представлял себе этого человека, но то, что он существовал, Мишка верил в это. Их было много на его пути, а он у них один, всего один Мишка-палач. Пока он шел по лесу, он еще не знал, куда пойдет. Ему важно было одно — уйти! Загнанный страхом, Доноров сам перевел себя на нелегальное положение. В деревни он заходил ночью, ночевал, пока было тепло, в пахучих копнах сена.