— Как же зовут родичей? — прервал ее размышления провожатый.
— Тетка у меня тут, Анна Мельникова, — в последнюю секунду почему-то решила соврать Наташа.
— Знаю, знаю Мельникову, — с новой вспышкой радости подхватил мужик. — Соседкой же мне приходится Мельничиха. Прямо до порожка доведу, не сомневайся.
Теперь Наташа поняла, какую опасность таила в себе эта случайная встреча. Никакой Мельничихи и в помине не было, а он принял все за чистую монету. Осмелев, мужик стал осторожно выспрашивать ее дальше.
— Не боишься одна по лесу ходить?
— А чего бояться? Люди-то не звери.
— Оно же так, да все же бывает лучше зверя встретить в лесу, чем иного человека. А вдруг эти, из лесу которые, наскочат.
— Какие из лесу? — не поняла Наташа.
— Партизаны, — испытующе поглядел он на девушку.
— Что они мне сделают?
— Может, ты тоже оттуда, от них, а мне голову морочишь.
— Ой, уморили! На кой они мне сдались! У них свое, у меня свое. У тебя, дядько, небось свое. Может, ты сам от них, гля, какую Городищу отрастил, — засмеялась Наташа, все больше убеждаясь, что человека этого ей надо остерегаться.
— Грех тебе смеяться надо мной! — возразил он ей, не отвечая на шутку. — Как же тебя зовут?
— Допустим, Наталья!
— Ну вот, Наталья, мы и пришли, — кивнул он на показавшуюся за поворотом дороги деревню.
— Вы и взаправду знаете мою тетку? — решилась на разрыв Наташа.
— А то что ж!
— Хочу попросить вас. Зайдите к ней, предупредите, что племянница Наталья приехала. А я пока себя в порядок приведу, а то вся грязная и мятая, на земле валялась, да и причесаться надо.
— Это зачем же? Не дури, девка, не на таковского напала! Ишь, предупредите! Пошли-ка со мной! — Он крепко схватил Наташу за тонкую руку и крутнул ее в запястье так, что боль резанула по суставам, и толкнул девушку вперед. — Посмотрим вместе на твою сродственницу!
Дальше они шли молча, бородатый мужик продолжал держать Наталью за руку. А она придумывала, как бы ей избавиться от единственной улики — компаса, который лежал в кармане жакета.
У деревянного, рубленого дома под железной крышей стоял часовой с немецкой винтовкой, закинутой за спину.
— Кого тащишь, Максимыч? — окликнул он подходившего мужика.
— Попытаем, скажет. Сам еще не знаю. Сдается же мне, залетная птаха-красавица…
Бородатый протащил Наталью в одну из комнат, где за столом в советской гимнастерке, перетянутой ремнями, сидел молодцеватый военный. Над ним висел косо приколоченный портрет Гитлера.
— Здорово, Колька! — приветствовал мужик военного.
— Хайль Гитлер! — выкрикнул военный, выкинув над головой руку. — Сколько раз тебя учить приветствию! — недовольно проворчал он.
— А на что же мне твое приветствие, если вон какую красавицу пымал! — зло ухмыльнулся бородатый. — Ты только погляди на эту цацу.
— Откуда? — уставился на Наташу Колька.
— Не тот разговор же, — перебил его бородач. — в город везти надо, кажись, непростая она. Про Переделкино плела, тетку Мельничиху. Здесь не то что Мельничихи, — повернулся он к Наташе, — тут и твоей Переделкиной нету вблизи. Все ты брешешь!
Колька вышел из-за стола и, поскрипывая новыми ремнями портупеи, принялся обыскивать Наташу. Ей были омерзительны его прикосновения. Компас он вытащил уже потом, обшарив всю ее одежду.
— Так! — поднял он его на уровне глаз за ремешок, словно это был не прибор, а колбочка с какой-то непонятной ему жидкостью. — Скажешь, на дорожке нашла?
— Да, возле осинки лежал, — прошептала она растерянно.
— Все так брешут! — заверил он ее. — То наган найдут в лесу, то бомбочку, а прикидываются, что совсем не знают, что это такое. Выдумывай чего-нибудь покрепче, а то в гестапо до смерти засмеют.
В гестапо Максимыч привел Наташу прямо к Паклеру. Этот оберштурмфюрер был специалистом по выколачиванию признаний от арестованных. Его работой восхищался сам Шмиккер. Паклер придумывал различные пытки и изобретал инструменты для этой цели. Но любимым его занятием при допросах женщин было битье по пяткам и суставам деревянной палкой. Он не дробил им кости, он бил не торопясь, методично и не особенно сильно. Об этом он вычитал в одной книжонке еще на школьной скамье, где описывались различные пытки времен испанской инквизиции. Он не был тонким психологом, не пытался проникнуть в душу арестованного, это он считал делом паршивых интеллигентов. Паклер тупо твердил, что проникнуть в сознание и заставить человека высыпать все секреты можно только с помощью кнута и палки. Единственная оценка, которую он всегда давал при встречах с людьми, будь то немец, поляк или русский, — через сколько минут он заговорит на том языке, на котором нужно Паклеру, какую можно к нему применить пытку, чтобы заставить его говорить.