— Ну, вот он я, знаменитый Монах-Пропойца, — восседавший на возвышении великан держал в одной руке веер, а в другой — огромную плошку для подаяний, в которой плескалось вино. — Ежели хотите говорить со мной, то говорите.
Пропойца был страшен. Его одутловатое лицо багровело как маска демона. Нарочито чем-то смазанные рыжие волосы топорщились подобно языкам пламени. Из-под грязноватой алой накидки виднелась пурпурная: наглец рядился в запретные императорские цвета.[74]
Но сильнее, чем сам Пропойца, Райко поразило изрядно подзакопченное уже изображение, процарапанное над его головой в известковой стене. Огромный паук с женской головой.
Это была не работа бандитов. Копоть покрывала паука во всех местах равномерно, и наслаивалась тут веками. Здесь, понял Райко, было древнее святилище цутигумо. Не в этом ли самом месте вассалы императора Дзимму, зачаровав вождей цутигумо песней, выхватили мечи и пронзили зачарованных?
Еле оторвав взгляд от страшного рисунка, он сделал шаг вперед и поклонился.
— Мы вольные монахи, наскучили монастырским житьем и желаем присоединиться к тебе, царь удальцов, — сказал он.
— Желаете, значит? Не так-то это просто будет сделать, вот что я вам скажу. Мало надавать по шее трем олухам, чтобы я согласился взять вас к себе. Для начала придется пройти три испытания.
— Первое мы уже прошли — мы здесь, и говорим с тобой, — дерзко заявил Райко.
— Верно! — Пропойца рассмеялся. — Теперь выдержи, дружок, и второе испытание: выпей со мной моего сакэ.
Двое разбойников немедленно приволокли дзабутон, и Райко пришлось подняться на возвышение и сесть против негодяя. Как и Пропойце, ему налили сакэ в чашку для еды.
— Кто не может осушить чарку единым духом — тому не место средь моих удальцов! — выкрикнул гигант, взмахнув веером.
Можно было бы сейчас достать меч из посоха или выхватить кинжал из-за обмоток на ноге… Но тогда, даже если Пропойца погибнет, вся орава кинется на нас — и… нет, уцелеть при такой расстановке сил не получится. Даже похмельные бандиты, когда их четыре десятка, задавят шестерых.
— Это разве выпивка? Младшему моему братцу и то маловато будет!
Райко, не глядя, сунул чашку Кинтоки. Три глотка — и чашка была пуста.
— Сакэ-то дрянное. Мы тут получше привезли, в подарок. Отведаешь нашего угощенья? А, хозяин?
— Если, конечно, твои уроды его еще не растащили… — добавил Райко.
Он принял от виночерпия вторую наполненную плошку, а тем временем из рук Сэйсё выдернули оплетенный кувшин и пустили по кругу.
Жаль, что Пропойца продолжал пить свое.
— За что же мы пить будем? — спросил бандит, вперив в Райко свои страшные, светлые, как вода, глаза.
— За удачу нашего дела — до дна! — провозгласил Райко и поднес сакэ к губам. Оно и в самом деле было не ахти — видно, Пропойца больше интересовался количеством. Пить так, чтобы не делать больше трех глотков за прием, Райко еще не приходилось, но он сумел опростать чашку и со стуком вернул ее на столик. Теперь главное было — следить, чтобы им не налили из тех самых дареных кувшинов.
Но соратники Пропойцы были не тем народом, чтобы делиться. Вот уже один кувшин Сэйсё был пуст — и по кругу пустили второй. Похмельные разбойники глотали сакэ жадно, запрокинув головы, не тратя времени на то, чтобы разливать по чашкам.
Это славно.
— Эй, вы! — рявкнул Пропойца. — А ну-ка, не зарывайтесь! Несите-ка сюда угощенье, да поживей: атаману-то не досталось!
Теперь его плошку наполнили из кувшина с отравой. И плошку для гостей — тоже.
— Кто еще со мной не пил? Ты, безбородый?
— Могу и я, — протянутую чашку для подаяния взяла худая, но твердая рука.
Райко тревожно посмотрел на Сэйсё — и получил в ответ кивок: можно.
— Э, да что это за детская забава — плошками пить, — действительно, выпитая до дня, плошка не произвела на Сэйсё никакого действия. — А ну-ка, вон из той рисовой миски — составишь ли мне пару? Или о тебе только и славы, что Пропойца, а на деле — просто Младенец?[75]
— Ха! — рыкнул главарь, и, отбросив плошку, протянул лапищу. Ему тут же вложили рисовую миску — большую, на сё,[76] а то и больше. — Жаль, второй нет. Ну что, половину я, половину ты?
— А целую — слабо?
Пропойца заинтересовался. Видно, нечасто ему попадались сотрапезники, способные пить наравне. Может и подействует. Но все же здоров он больно. И неизвестно, в кого он такой рыжий. Если он тоже наполовину они — или на четверть — то не уснет.
— А ну, давай, лей!
Виночерпий, тощий парень с кривым шрамом на роже, уже лыка не вязал, и наливать пришлось Сэйсё.
Пропойца хыкнул, поднес миску к губам и принялся звучно — габу-габу! — глотать. Райко видел его краем глаза, смотреть прямо — опасался, чтобы ненароком не выдать, что он не так пьян, как кажется. Хотя замечать это было уж некому — разбойники кто сидел с мутными, осоловевшими глазами, кто повалился прямо на месте, пачкая шелковые рукава в жирных плошках с остатками еды.
— Хорош! — воскликнул Пропойца, когда миска, налитая для Сэйсё, опустела точно так же. — Вот же вам второе испытание, молодцы. Выпить выпили, теперь — закусите.
Пропойца застучал чашкой о столик, и разбойники принесли закуску: на доске тонко нарезанные мясные ломти.
Райко, будучи не особенно ревностным буддистом, иной раз ел мясо. Воину без этого трудно. Так что он спокойно достал из-за пазухи палочки и отведал. Только одно спросил, жуя:
— Вот так, сырьем, и едите?
— Иной раз привариваем, — доверительно сообщил Пропойца. — Да вот, сам смотри…
Он протянул руку — и слуга подал ему… человечью голень вместе со ступней. Маленькую женскую ножку — из тех, что вызывала бы восторги любовников, будь ее обладательница жива.
С голени еще капала вода, пахло мясным наваром. Кожа была не розовой, а серовато-белой, как у ощипанной птицы. Райко понял, чем угостил его Пропойца — и челюсти застыли. Сам же Пропойца, как ни в чем не бывало, впился зубами в поданый кусок — по бороде потек мясной навар.
— Глотайте, — чуть слышно шепнула Сэйсё, толкая Райко в спину. Райко сделал судорожный глоток и пропихнул человечину в горло, не переставая изумляться — отчего его не рвет? Преподобная получила какую-то власть над его телом, другого объяснения не было.
— И в этом-то все испытание? — фыркнула монахиня, поддев палочками кусок человечины из блюда. — Однако, мы со старшим братцем были о тебе много лучшего мнения, Пропойца.
— Отчего так? — спросил разбойник, не прерывая своей жуткой трапезы.
Сэйсё, прежде чем ответить, отправила свой кусок в рот и тщательно прожевала. Подставила чарку виночерпию, не глядя, опростала её и сказала.
— Оттого, что даже зверь знает — мертвая плоть, год пролежав в земле, становится грязью. А если так — значит, она уже не более чем грязь. Что же это за испытание такое, Пропойца? В чем оно заключается — в том, чтобы грязи наесться?
— А ты сведущ в Законе, — усмехнулся Пропойца. — Даже не ожидал от тебя, Абэ-но Сэймэй. Прямо-таки жалко будет тебя убивать. Ни с места! — и прежде чем Райко выхватил из своего посоха меч, Пропойца отшвырнул голень, схватил торчащее поблизости в стойке копье и ударил.
Райко все-таки не сильно захмелел — он успел вскочить на колено, и копье пробило ему не живот, а ногу, пригвоздив к доскам помоста.
Одновременно посох Сэйсё разделился надвое: в правой руке оказался короткий меч, в левой — хорошая бамбуковая дубинка. Этой дубинкой монахиня и огрела Кабана, который кинулся хозяину на выручку.
74
Некоторые цвета — в частности, ярко-красный и пурпурный — разрешалось носить только членам императорской фамилии и тем, кто состоял с ними в родстве.