Номура был достаточно хорошо воспитан: он не подал виду встретившему его врачу, что спешит. Тот очень подробно рассказал о состоянии Равенсбурга. Пока все шло вполне удовлетворительно, но окончательный вывод можно будет сделать лишь через несколько дней. Во всяком случае, необходимо проявлять максимальную осторожность. Просто чудо, что такая тяжелая авария обошлась всего-навсего несколькими синяками да ссадинами. Боязнь осложнений и заставила задержать пациента в больнице вопреки его воле.
— Я хотел бы повидать его, — прервал Номура затянувшееся объяснение, — мы друзья с вашим пациентом.
Врач послушно поклонился и провел офицера к веранде, на которой находился Равенсбург.
Тот выпрямился в постели, услышав голос и шаги Номуры, и не позволил ему тратить время на церемонии приветствия.
— Я прошу вас, капитан… То, что мне надо сказать вам… из-за чего я и ехал… очень важно. Речь идет о немецком блокадопрорывателе. Японец испугался.
— Вы имеете в виду «Аахен»? Равенсбург кивнул.
— Страшно не повезло, что именно в эти дни капитан 1 — го ранга Натузиус вышел в море на одном из ваших кораблей. Без него мы не можем понять, что означает радиограмма тайного передатчика, о которой нам сообщили. Но вы это наверняка знаете, капитан, ведь вы обусловливали рандеву нашего судна с вашим танкером.
Он передал японцу листок бумаги.
Номура, уже собиравшийся присесть рядом с кроватью, остался стоять с листком в руке. В лучах заходящего солнца еще можно было разглядеть то, что там было написано.
Равенсбург не мог перенести молчания, а по лицу капитана определить что-либо было невозможно.
— Как вы считаете, речь идет о встрече «Аахена» с вашим танкером?
— Да, именно о встрече… Неизвестный враг узнал об этом.
Равенсбург похолодел.
— Но ведь, вероятно, еще есть время, чтобы предупредить суда… перенести рандеву?
Японец плотно сжал зубы.
— В этот час, — сказал он немцу с едва сдерживаемым волнением, — наши товарищи отдают свои жизни за родину.
С этими словами он повернулся к солнцу — олицетворению божественной матери-Японии — и отвесил глубокий поклон.
Известие о гибели «Аахена» и японского танкера пришло в посольство во время пресс-конференции утром следующего дня.
Оно было подобно разорвавшейся бомбе.
— Все-таки предали!.. — вскричал посол и вне себя ударил кулаком по ручке кресла.
Он побледнел. Гибель судна — тяжелая потеря, но еще тяжелее доносить о катастрофе в Берлин. Тратт знал, как не любят диктатор и министр иностранных дел людей, докладывающих плохие вести.
— Эта чертова гонка! — проворчал военно-воздушный атташе Клатт. — Я ему все время твердил, что он слишком быстро ездит.
— О ком вы там говорите?
— О Равенсбурге, конечно. Если бы он ехал осторожней, не случилось бы этой дурацкой аварии, было бы время предупредить суда и перенести встречу.
— Ну и что толку, — возразил Богнер, лицо которого пылало от гнева, — какой-нибудь японец выдал бы и новую точку.
— Кто вам сказал, что нас предают японцы? — вмешался Хефтер. — В конце концов, об этом знали и другие люди.
— Подробности о снабжении топливом наших блокадо-прорывателей, — веско заявил военный атташе, — известны очень ограниченному кругу лиц… Только шести или семи человекам. Один из них не умеет хранить тайну. Сомнений в этом нет!
Все присутствующие обернулись к полковнику — он пользовался здесь большим авторитетом.
— По здравом размышлении и исходя из того, что я знаю, — продолжал он, — мне кажется, японская контрразведка в состоянии определить, кто это сделал. Ведь число осведомленных людей очень невелико!
— Найти виновного в данный момент — не самое главное, — сказал доктор Зорге, меняя направление разговора. — Главное — предотвратить новые катастрофы.
— Вот это правильно! — воскликнул Херцель, но на него никто не обратил внимания.
Тратт наклонился к Зорге.
— Можете вы что-нибудь предложить, мой дорогой, чтобы предотвратить новые катастрофы?
— Да, конечно, господин посол, — ответил журналист, к удивлению всех, — не нужно больше посылать блокадо-прорыватели… дело слишком рискованное.
Наивность этого предложения ошеломила всех.
— Мой дорогой друг, — наконец мягко возразил посол, — то, что вы советуете, является благородным свидетельством вашей человечности, но не думаю, что у нас на родине так же…
Он не закончил фразу, но и без того было ясно, что имелось в виду.
Полковник Фихт высказался еще более определенно:
— На войне многое бывает рискованным, дорогой доктор Зорге… Большие успехи немыслимы без большого риска. Что же касается блокадо-прорывателей, то мне хотелось бы только сказать господам, что одного судна с грузом каучука достаточно, чтобы на три-четыре месяца обеспечить нашу армию шинами. Да и для нашего искусственного каучука нужно определенное количество натурального. Поэтому вы согласитесь, господа, что в условиях войны мы ни в коем случае не можем отказаться от блокадо-прорывателей.
Он сделал паузу и затем продолжал с еще большей настойчивостью.
— Даже если из трех судов проскочит одно — это уже успех, и он стоит жертв. Да-а, господа, так, к сожалению, выглядит лицо тотальной войны.
Против этого возразить было нечего.
— Нам остается только надеяться, — подавленно сказал посол, — что Одзаки и его люди покончат с этим свинством. Мы тут ничем не можем помочь.
Он встал, давая понять… что совещание окончено.
— Как подумаешь, — выходя, обратился Зорге к Богнеру, — сколько невинных людей погибнут в ходе этих операций, выть хочется.
— Германский народ никогда не забудет этих жертв, — совершенно серьезно возразил ему Богнер. Он верил в то, что говорил.
Почти одновременно состоялось совещание и у японцев. В доме барона Номуры собрались Одзаки, его адъютант капитан Хидаки, начальник службы радиоперехвата и пеленгования, два офицера главного военно-морского штаба и Кийоми.
Из предосторожности беседа происходила в маленьком, открытом со всех сторон павильоне на оконечности мыса, вдававшегося в море. Сидели по японскому обычаю на плоских четырехугольных подушечках, брошенных на пол. С моря дул холодный соленый ветер, и поэтому все грели руки над жаровней. Кийоми непрерывно подливала гостям горячий чай из чайника, стоявшего на пылающих углях.
— Я полагаю, что в главном вопросе мы пришли к единому мнению, — подвел итог долгому обсуждению капитан 1-го ранга. — С точки зрения безопасности мы сделали все, что могли. Кроме моего адъютанта и шифровальщика, никто не знал, где должны встретиться суда. Я заверяю вас, Одзаки-сан, что ограничиться меньшим числом людей просто невозможно.
Начальник контрразведки кивнул.
— Нет, что касается вас, то тут все в порядке, Номура-сан. Оба ваших офицера давно уже имеют дело с секретными донесениями, и до сих пор тайна была сохранена.
— Таким образом, ясно, — заметил адъютант, — что не японская сторона повинна в предательстве.
Одзаки предостерег от поспешных выводов.
— Пока ясно то, что исключено предательство со стороны тех немногих, кому была доверена эта тайна. Но вполне возможно, что кто-то со стороны узнал о ней.
Номура и его офицеры пораженно переглянулись.
— Наш военно-морской шифр абсолютно надежен, — заверил Номура, — кроме того, его то и дело меняют.
— Все шифроматериалы лежат в сейфе, который постоянно охраняется, — добавил шифровальщик. — Этот сейф можно открыть только двумя ключами, а они хранятся у двух разных офицеров.
Одзаки снова кивнул.
— Все это я знаю. Но сейф капитана 1-го ранга Номуры — всего лишь один из этапов на пути этого документа. Надо методично проследить все этапы, прежде чем дать волю подозрениям.
— Вы подозреваете, полковник Одзаки, германское посольство? — спросил Номура.