Проведение процедуры ёсии имело две важные процессуальные особенности. Во-первых, хотя она и являлась частью судебного разбирательства, обвиняемый был лишен права пользоваться услугами адвоката. И во-вторых, все материалы, включая решения и определения судьи, проводившего ёсин, принимались коллегией окружного суда как бесспорные доказательства, не подлежащие дополнительному расследованию или проверке3.
Таким образом, уголовные дела, которые по заключению прокуратуры должны были рассматриваться окружным судом с применением процедуры ёсин, проходили две стадии судебного разбирательства — ёсин, а затем коллегию окружного суда, выносившую приговор. Стадия судебного разбирательства коллегией называлась «кохан» (открытое слушание дела). Однако это вовсе не означало, что любое дело на стадии кохан обязательно становилось гласным, а судебное разбирательство — открытым. В отличие от процедуры ёсин, проводившейся как закрытое судебное разбирательство, при кохан допускалось участие сторон - прокурора и адвокатов.
Совершенно очевидно, что процедура осин полностью исключала процессуальные принципы судопроизводства, которые хотя и формально, но все же признавались в качестве основных в других капиталистических странах: гласность, право обвиняемого на защиту, состязательность обвинения и защиты, участие присяжных. Но самое главное состояло в том, что все решения и определения ёсин хандзи (судья, проводивший ёсин) рассматривались как бесспорные; следовательно, процедура ёсин по существу являлась важнейшей стадией судебного разбирательства, так как фактически именно здесь и решалась судьба обвиняемого.
ёсин хандзи мог завершить расследование по личному усмотрению или, правильнее сказать, в соответствии с указаниями «верхов» в течение сравнительно короткого времени, а мог, наоборот, продлевать до бесконечности предварительное тюремное заключение и годами задерживать передачу дела на рассмотрение кохан. Этот прием широко применялся в отношении лиц, обвиняемых в политических преступлениях, и особенно тех, кого бросали за тюремную решетку «в превентивном порядке» по одному лишь подозрению в существовании у них «опасных мыслей».
Такова была японская Фемида, перед лицом которой должны были предстать обвиняемые по «делу Зорге».
Процедура ёсин в отношении главных обвиняемых продолжалась с июня по декабрь 1942 г. Общее руководство за ёсин было возложено на судью Кодзо Накамура, который лично проводил допросы Зорге и Одзаки. Допросы Клаузена и Мияги вел судья Камэяма 4. Наибольшему числу допросов подвергся Зорге, их было 45. Одзаки был допрошен 28 раз, Клаузеи —23 и Мияги —20 раз.
Допросы проходили в здании суда, куда поодиночке под усиленной охраной привозили в специальном тюремном автомобиле обвиняемых, скованных наручниками. Судьи, так же как и прокуроры следствия, торопились: допросы, начинавшиеся с самого утра, заканчивались поздно вечером.
«Вечером, когда возвращаюсь из суда,— пишет жене в одном из писем Хоцуми Одзаки,— через окно тюремной кареты смотрю на улицы города. Темно, но все же можно наблюдать за жизнью» 5.
Переводчиком Зорге был вновь назначен ёсито-си Икома. Его воспоминания дают некоторое представление об обстановке, в которой проходила ёсин: «Во время следствия, проводившегося прокурором Ёсикава, время допросов не было точно определено, оно устанавливалось в зависимости от наших условий и обстоятельств. Поэтому все было относительно свободно. Но когда началось расследование в суде, все изменилось. Это было официальное судебное разбирательство. Месяц за месяцем в страшную жару я приходил в прокуренную дымную комнату судьи и с утра до вечера, обливаясь потом^ переводил.
Зорге привозили в суд из тюрьмы в четырехместном тюремном автомобиле. Его руки были скованы наручниками, а на голове был надет специальный тюремный головной убор амигаса с'. Зорге иногда просил через меня снять наручники, но его просьбы отклоняли, говоря, что это против правил.
Расследование теперь велось еще более сурово, нежели во время допросов прокурора Ёсикава,— продолжает вспоминать Икома.— Теперь и Зорге, и я не только были лишены возможности поговорить, но не могли произнести лишнего слова даже шепотом. Протокол допроса, составленный судьей на японском языке, я должен был тут же перевести на немецкий и дать прочесть обвиняемому. Все это было крайне сложно. Текст длинный, сплошной, без знаков препинания 7, написанный особым стилем судейского языка» 8.