Ингомар фон Кизерицки
Деловое общение, или Школа жизни
Перевод с немецкого Т. Баскаковой
Искусство, сказал один мудрый человек, намного слабее необходимости; бывает, говорила красивая тетя Тамара из нашего семейного клана, что только необходимость и порождает искусство. Я точно помню, как, когда я еще был от горшка два вершка, обе сестры, дочери древней Йози, Тамара и Роза, подделывали мелкие предметы мебели; правда, сами они называли свои подделки «усовершенствованиями» и совершенствовали очень немногие объекты, поскольку рынок, или время, или их клиенты тогда еще не вполне для этого созрели. Йозю, самую старшую представительницу нашего семейства, я хорошо знал. Дочери держали ее в тесной трехкомнатной квартирке, которая размещалась в мансарде, и Йозя постоянно была голодна — голод мучил ее еще со времен бегства из Прибалтики в 1924 году, — или, если воспользоваться выражением воспитанной тети Розы, она никогда не страдала отсутствием аппетита.
Чем питались ее дочери, ведомо одному Богу. Самым ценным их достоянием было старое кресло «бержер», на котором и влачила свое существование Йозя. Однажды Тамара прочитала в мемуарах одного давно умершего французского антиквара, как подделывают старинную мебель: сундуки, комоды и, между прочим, «бержеры». В Тамару, пышнотелую красавицу с молочно-белой кожей, влюбился пожилой столяр-краснодеревщик, который в те времена, оставшись без работы, мастерил модели кораблей, — так вот, моя тетя внезапно поддалась на его уговоры, согнала с «бержера» свою старуху мать, заперла ее в спальне, а сама занялась переделкой мебели (поначалу, естественно, по модели настоящего «бержера») под руководством краснодеревщика, чьи корабли — увы! — потерпели крушение в урагане его любовной страсти. Тетя и ее сердечный друг сначала лакировали каркасы кресел, потом покрывали их раствором едкого кали и, наконец, обрабатывали проволочной щеткой. После двух слоев лака на третий, и последний, наносились «следы износа»: симпатичные трещинки, различные вмятины и потертости, «древний» мушиный помет. Подлокотники подвергались бичеванию — их стегали крепкими пеньковыми веревками, отчего получались такие звуки, какие можно услышать в садомазохистских борделях. Сходство с борделем усиливали крики древней бабы Йози — мне как-то довелось у них побывать, когда велись такого рода художественные работы. Старушка в огненно-желтом заплатанном халате — еще из царских времен, по словам Розы, — сидела в старом кресле с вылезающей из спинки ватой. Она казалась иссохшей, как старое привидение, уже давно не видавшее никакой публики, и здорово смахивала на уродливого птенца, который с нетерпением ожидает корма. На ее шее, под морщинистой кожей, непрерывно перекатывался огромный кадык, беззубый рот был раззявлен, а покрытый редкими белыми волосками череп то и дело с хриплыми возгласами поворачивался в ту сторону, откуда она надеялась получить пищу. Йозя не верила ни в милого боженьку, ни в милого младенчика Иисуса, ни в воскресение во плоти (а если и верила, то совершенно иначе, чем ее дочери) и не надеялась на вечное спасение, а всегда надеялась только на пищу. Я упоминаю об этом, чтобы объяснить, почему усовершенствование предметов мебели было для них жизненной необходимостью.
К сожалению, я тогда еще не догадывался, какую неприглядную роль мне вскоре предстояло сыграть. Но зато узнавал много такого, чему не научишься под сенью вальдорфских, лицевских или цинцендорфских школ. Я, например, искал ржавые гвозди, нужные для имитации старинной обивки. Производственный процесс всегда завершался вспарыванием спинки кресла, чтобы наружу вылезал конский волос — найти старый конский волос в те годы не составляло никакого труда. Как только первый объект, «бержер», был готов, Тамара арендовала маленькую лавку («бутик», как выражалась Роза) и окружила это произведение искусства кучей всякого хлама — ветхих матрасов, меланхолических трехногих табуретов, пыльных этажерок и грязных бутылей. Красивая вещь на этом фоне сразу бросалась в глаза. Тетушки приоделись, предварительно накормив старую Йозю смесью американского какао и овсяных хлопьев, а меня ради первого дня торговли обрядили в старую, сильно потрепанную матроску из синего бархата. Зачем бедному ребенку, спросила моя мать, в то время увлекавшаяся сочинениями Р. Штайнера, присутствовать при этом гешефте? Ребенок в поношенном костюмчике, уверенно сказала Тамара, если он не лишен благородных манер и вместе с тем кажется глуповатым, всегда производит хорошее впечатление на потенциальных покупателей. Кто знает, может, эта ее идея тоже была «необходимым искусством». Тамара надела платье с декольте, и настроение мое сразу улучшилось, когда она наклонилась надо мной и шепнула: ты, главное, тихо сиди на табурете и старайся казаться безобидным — кротким и чуточку глупым, может, даже малахольным. Она мне нравилась; и кроме того, хотя я еще был малявкой, она поделилась со мной своим планом, а я никогда, ни в каком возрасте, не умел отказывать женщинам. В витрине, рядом с фарфоровыми безделушками, тетя Роза — Розмари, — затянутая во все черное и закрытое, выставила табличку с надписью: «Бержер, Франция, около 1830 г.». Без указания цены, потому что Тамара рассчитывала пустить в ход свое обаяние. Я сразу же заснул; а когда проснулся, «бержера» уже не было, на щеках у тети Тамары горели красные пятна, и баба Йозя с той самой поры напоминала уже не птенца, а большую упитанную птицу.