Бросился Семенов проверять свою знаменитую перегородку — нигде ни единой царапины, везде бревно к бревну, сколько ни двигался он вдоль. До самого каньона дошел, не пожалел йог, хоть и устал чертовски. Когда зырк — через провал мост высится! Причем не мост, а настоящее произведение искусства. Ажурный, из никелированной стали самых лучших, наверное, сортов — весь переливается на солнце. А по мосту этому автомобили — шмыг, шмыг…
Семенов даже ущипнул себя: не мираж ли? Подошел поближе — нет, не мираж, сталь, настоящая, и мост действительно хоть куда, не налюбуешься. Кровь хлынула в лицо Семенову от обиды и гнева. И зародилась у него дикая, нецивилизованная мысль: взорвать к чертовой бабушке эту браконьерскую поделку, которой не налюбуешься. Так и заявил он во всеуслышание, что себя не пожалеет, под суд пойдет, но все равно пустит на воздух весь этот великолепный ажур. Вот только динамита достанет…
Но тут же прикатил на место происшествия солидный человек с пузатым портфелем — представитель общества охраны чего-то. кажется, архитектурных шедевров, Семенов толком и не разобрался, больно уж мудреное название из одних аббревиатур. Походил этот представитель вокруг да около, поцокал языком от восхищения.
— Ты, Семенов, по-своему, конечно, прав, — мудро рассудил он. — В лесу, тем более почти заповедном, автомобилистам делать нечего, это факт. Но, с другой стороны, мост представляет собой эстетическую ценность, своего рода памятник архитектуры. А что такое архитектура? Это воплощенные в камне или металле, как вот в данном случае, идеи своего времени. И общественность протестует против уничтожения ценного свидетельства эпохи. Видишь, сколько подписей под этой жалобой на тебя — Заболотный, Септетов и другие. Если мы снесем этот мост — нас не поймут ни современники, ни потомки… А что через него проникают в лес — так надо воспитательную работу усилить, больше упирать на профилактику. В крайнем случае сторожа можно поставить, чтоб не пускал. Заодно он будет охранять выдающееся сооружение… А что б ты, Семенов, не обижался, назовем его твоим именем. Мост имени лесника Семенова — звучит?..
Не выдержал Семенов, махнул на все рукой и попросился у начальства перевести его на работу куда-нибудь подальше, в тайгу. Прожил где-то в глуши несколько лет, но сердце все равно бередило. И однажды, когда подоспел очередной отпуск, сел Семенов в свой подержанный «Запорожец» и отправился в неближний путь, чтобы хоть краешком глаза взглянуть, как там без него лес, где не только шлагбаум, но и ажурный мост.
Приезжает и видит не лес, а одно название от него. Все просеки в колеях, горы мусора, тьма кровавых пней. Шлагбаум, правда, на месте, но оранжево-черная краска облупилась, слезла. А вот мост ажурный в полном ажуре. У въезда сидит с берданкой небритый субъект с мутными глазами да так громко икает, что за километр на соснах вороны от испуга вскидываются. Прямо над головой у субъекта таблична металлическая на одном шурупе болтается. На табличке выгравировано: «Мост имени лесника Семенова».
Семенов подрулил поближе. Субъект перегородил берданкой дорогу и, громче обычного икнув, требовательно буркнул:
— Пузырек…
Семенов стоял, не двигаясь. Субъект воспринял это по-своему.
— Ж-жлоб, — с обидой сказал он.
Семенов плюнул в ответ и, развернувшись, помчался прочь. А на следующий день он подъехал сюда на бульдозере и самолично начал возводить защитный земляной вал вдоль каньона.
— Ты че? — взвился небритый субъект. — По какому праву?!
— Я теперь здесь лесником, понял? — сказал Семенов и показал новенькое удостоверение. — Так что посторонись, дядя?
Небритый субъект скептически понаблюдал за его занятием.
— Выл тут уже один до тебя… шибко принципиальный… — процедил он сквозь зубы. — Вона фамилие, на табличке…
— Можешь сорвать, дядя, — сказал Семенов. — Слишком рано ее повесили. Семенов жив пока, понял? Жив Семенов…
ДЕЛОВЫЕ ИГРЫ
Когда приехала комиссия и мне закатили выговор, я с наивным возмущением поинтересовался: за что?!
— Не понял, значит? — вздохнула комиссия. — Лук ты выращиваешь, Вугров?
— Выращиваю, — подтвердил я.
— Где он сейчас?
— В поле. Выкопан, обрезан, просушен. Остается отгрузить потребителю.
— А почему не отгружаешь?
— Да потому, что не выделяют вагон! — взрываюсь я. Что за деловые игры, ей-богу?! Ведь комиссии об этом не хуже меня известно. — И мешков не дают! — доказываю. — И шпагата, чтоб мешки зашить.
— Плохо просишь, значит. Скажи, Вугров, ты кто?
— Ну, председатель колхоза.
— Пока председатель, — поправила комиссия. — Вот и занимайся делом, а не ищи оправдания.
Бросил все, занялся. Не буду рассказывать, как мне удалось выбить вагон, мешки и особенно шпагат. Это полная драматизма история. Ведь заявок у железнодорожников — опоясать старушку планету по экватору можно, если листик к листику… С мешками еще хуже, потому что, по авторитетному свидетельству ответственных за мешкотару лиц, дерюжный материал сейчас в жуткой моде, а женщин у нас в стране пока больше, чем мужчин, и каждая хочет быть нарядной… Насчет шпагата и говорить нечего, по крайней мере на родном языке. Насчет шпагата такая напряженка, что только на иностранном и можно. Слухи ходят, что из какой-то экзотической республики поставки ожидаются. А когда точно — неизвестно. У нас же за подобную, мелочовку никто не желает браться, потому и дефицит.
Но я выбил. И когда опять приехала комиссия, я встречал ее гоголем.
— Молодец! — похвалила она меня. — Умеет же, если захочет…
И опять закатила мне выговор. И снова я по наивности взорвался: за что?!
— А ты, Вугров, не догадываешься? — упрекнула она меня. — Не положено тебе шпагата. Тем более по перечислению.
— Так чем же я зашил бы мешки с луком?! — взвился я. — Ну, что за деловые игры, ей-богу?!
— Твое дело! — отрубила комиссия. — Хоть шнурками… Кстати, а почему ты с ремонтом ферм тянешь? Опять на выговор напрашиваешься?
Без лишних слов бросил все, занялся фермами. Могу смело утверждать, что с пиломатериалами для настилов в коровниках не лучше, чем со шпагатом. Я по неопытности подался было в тайгу, под Красноярск. Тамошние лесопромысловики так смеялись надо мной, что в европейской части страны было слышно. Однако адресок дали, смилостивились. Поехал на крайний юг, в дюнах сторговался под сорокаградусную жару. Им пять бочек подсолнечного масла, мне пиломатериал и выговор. Пиломатериал от тех, кто в дюнах, выговор от своих, от комиссии.
— Ну, Вугров, далеко пойдешь! — выразила она свое восхищение. Как будто я близко ходил или ездил. — Какой предприимчивый!.. Да, а почему ты до сих пор?..
— Непременно, — бодро поспешил заверить я. Все-таки одним выговором меньше, если упреждаешь нелицеприятные вопросы. В деловых играх свои законы.
Осеннюю пахоту наш колхоз завершил в такие сроки, что меня обвинили в приписках. Примчалась комиссия, рулеткой измерила все до единого гектара. А потом зырк: стоит в сторонке трактор К-700. И глаза протирала, и корпус ощупывала, и даже солярку на вкус пробовала — все глазам своим не верила. Ведь, по сообщениям печати, этот красавец трактор, способный шутя-играючи на половине наших угодий зябь поднять, еще только испытывался в то время. Пришлось комиссию усадить в кабину и прокатить по селу, чтоб удостоверилась. Но выговор мне все равно закатили На всякий случай.
Потом я схлопотал его за машинный двор, который мы первыми в районе построили. Потом за зерноочистительный комплекс — их тогда в сельскохозяйственных журналах за новинку преподносили. Словом, всех выговоров и не перечислить.
А вот когда последний влепили, это надо было видеть. Объявляя такое привычное, скажу даже — родное, взыскание, комиссия из уважения ко мне зачитала текст приказа стоя. А от себя в заключение добавила прочувствованно:
— Ты, Вугров, настоящий хозяин! С тебя другим председателям пример надо брать.